Алма Катсу - Употребитель

И я очнулась. В лесу, рядом с тем, кого так любила. Он бился в конвульсиях на земле рядом со мной, он кашлял и брызгал кровавой слюной, но… улыбался. Его грудь еще вздымалась и опадала, но с трудом, и я вдруг поняла, что уже видела Джонатана таким. Это было очень давно, в амбаре Дотери. Повинуясь порыву, я бросилась к нему и начала промокать кровь его рубашкой, по-дурацки пытаясь остановить смертельно опасное кровотечение. А Джонатан покачал головой и попытался вырвать у меня рубашку. В конце концов я смогла только обнять его.

Только тут до меня дошло, что я потеряла. Джонатан был со мной всегда, даже в годы нашей разлуки, и эта мысль согревала и утешала меня. Теперь мне осталась только огромная отвратительная пустота. Я потеряла самое главное в своей жизни. У меня больше нет ничего, я одинока, вся тяжесть мира обрушилась на меня — и никого нет рядом, чтобы помочь мне. Я совершила ошибку. Я хотела вернуть Джонатана. Лучше бы я повела себя как эгоистка. Лучше бы он отвергал меня до конца времен, чем чувствовать такое огромное горе, от которого попросту некуда деться.

Я еще долго прижимала его к себе, пока его кровь не похолодела, пока моя одежда не пропиталась этой остывшей кровью. Я не помню, как оторвалась от Джонатана. Не помню, как оставила его тело в лесу, как бежала среди деревьев и кричала, умоляя небеса пощадить меня и позволить мне умереть. Пусть для меня тоже все будет кончено. Я не могла жить без него. Я не помню, как оказалась на шоссе, где меня подобрали шериф и его помощник. Только когда меня усадили в машину и защелкнули на моих запястьях наручники, я поняла, что хочу вернуться в лес, к Джонатану, хочу умереть рядом с ним, чтобы мы вечно были вместе.

Париж

Наши дни

Узкий парадный холл городского дома заставлен ящиками. Деревянные планки свежие, шершавые. Молоток, гвозди и рабочие перчатки лежат на высоком столике вместе со стопкой непрочитанной почты. Люк спускается по лестнице, держа в руках мраморный бюст. Ему тяжело, он покраснел. Бюст — второй из пары, которая должна отправиться в музей Баргелло во Флоренции. Это один из многих итальянских музеев, в котором хранится превосходная коллекция скульптуры эпохи Возрождения. Был вариант отправить бюсты в галерею Уффици, но предпочли все же Баргелло. Первый из них уже упакован в ящик. Со стены за этой деятельностью наблюдает единственное произведение искусства — портрет Джонатана, угольный набросок, который Ланни забрала из дома Адера. Портрет перевесили сюда из спальни, хотя Люк не имел ничего против того, чтобы картина осталась на месте. Ревновать к тому, кто изображен на портрете, для Люка все равно что ненавидеть золотой рассвет или собор Нотр-Дам.

Ланни выходит из кабинета с запечатанным конвертом в руке. В конверте — письмо с извинениями за то, что эти произведения искусства находились вдали от законных владельцев, кто бы это ни был, по прошествии такого долгого времени. Письмо, к которому прилагается полный перечень произведений искусства, аккуратен, но несколько туманен. Подробности того, кем, как и когда был приобретен тот или иной шедевр, опущены. Ланни работала над перечнем несколько дней; она прочитала Люку вслух несколько вариантов, прежде чем был выбран окончательный. Они работают в латексных перчатках, так что на вещах не останется отпечатков пальцев. Ланни организовала отправку и пожертвование безымянных даров через своего парижского юриста, которого выбрала специально из-за его репутации. Этот специалист отличается преданностью клиентам и гибким отношением к букве закона. Она не опасается, что из-за этих посылок ее смогут выследить. Выследить ее не должны, как бы ни старалась администрация музеев и все прочие получатели предметов из ее коллекции.

Люку немного жаль, что все эти чудеса покидают дом так скоро после его приезда. Ему хотелось лучше познакомиться с этой, пожалуй, самой дорогой частной коллекцией живописи, скульптуры и всевозможных артефактов в мире. Ланни не преувеличивала, говоря ему, что ее дом интереснее любого музея. Верхние этажи были набиты сокровищами, которые хранились без всякой системы. Всякий раз, когда Люк готовит один предмет к отправке, он обнаруживает еще восемь-десять. И речь не только о картинах и скульптуре; кроме того, в доме — горы книг, и наверняка среди них немало первых изданий. Восточные ковры из такого тонкого шелка, что в скрученном виде их можно продеть через дамский браслет. Японские кимоно и турецкие кафтаны из шелка с тончайшей вышивкой, множество кинжалов, мечей и огнестрельного оружия. Греческие вазы, русские самовары, чаши из нефрита и кованого золота с самоцветными камнями. Несколько ящиков в шкафах набиты рулонами шелка и бархата, и в каждом из них вдобавок лежит шкатулка с драгоценностями. Но есть и то, что достойно подлинного изумления. Например, в одной шкатулочке Люк обнаруживает письмо, написанное Ланни лордом Байроном. Большую часть слов он не может разобрать, но одно из них — «Джонатан». Ланни клянется, что не может вспомнить, о чем написано в этом письме, но как можно забыть о письме, написанном рукой одного из величайших поэтов в мире? Это дом безумного коллекционера, пытающегося чем-то восполнить невыразимую, тайную утрату. Это дом человека, ставшего рабом невероятной красоты. И тем не менее Ланни щедро отделила несколько шедевров с условием их помещения на доверенное хранение для дочерей Люка. Этого хватит, чтобы оплатить их учебу в хороших университетах, когда они станут взрослыми. Люк обнаруживает, что, кроме коллекции китайского фарфора, практически ничего в доме Ланни не инвентаризовано. Поэтому он принимается за составление каталога предметов по мере их упаковки: описание вещи, догадка, где она могла быть приобретена, и имя того, кому она посылается. Он считает, что настанет день, когда этот каталог послужит для Ланни утешением; он даст ей возможность вспоминать давние приключения, не отягощая себя самими вещами.

Похоже, Ланор рада избавиться от всего этого. Работа отвлекает ее от мыслей о Джонатане, хотя и не целиком. Несколько раз Люк видел Ланни плачущей — то в ванной, то в кухне, пока она ждала, когда закипит вода для чая. Но в последнее время она перестала плакать и заметно повеселела, принявшись за работу по рассылке своей коллекции. Говорит, что у нее стало легче на душе, что она словно бы расплачивается за старые грехи. Однажды даже сказала, что надеется, что за это покаяние Бог простит ее и снимет с нее заклятие. Тогда она сможет состариться с Люком и они покинут этот мир вместе — ну, если не одновременно, то друг за другом. Ей не придется больше терпеть это бескрайнее одиночество. От таких разговоров о зависимости Ланни от колдовских манипуляций Люку не по себе. Однако обстоятельства таковы, что он понимает: не стоит слишком сомневаться в том, что кажется ему невероятным.