Альберто Марини - Консьерж

— Ты уверен, что нормально себя чувствуешь?

До него наконец дошло, что миссис Норман даже хотелось, чтобы он был расстроен, чтобы она могла поднять ему настроение.

— Не волнуйтесь, я найду новую работу.

— Хочу, чтобы ты знал: с моей стороны не было абсолютно никаких жалоб. Даже наоборот, ты мне кажешься очень приятным и воспитанным молодым человеком, и нравишься мне больше предыдущих. Я буду по тебе скучать. И девочки тоже.

Глаза миссис Норман увлажнились. Киллиан положил руку ей на плечо и, чтобы успокоить, погладил по щеке. По коже старушки, отвыкшей от физического контакта с другими людьми, пробежала дрожь. Она слегка покраснела, потом наклонила голову в сторону руки Киллиана, зажав ее между своей морщинистой щекой и воротником пальто.

— Вы очень хорошая, миссис Норман. Одного не понимаю: почему вы, такая приятная женщина, все время одна?..

Женщина выдавила улыбку; она восприняла его слова, как комплимент. Киллиан отнял руку; на щеках старушки светился румянец.

— Одна… без детей… У вас нет ни родных, ни друзей, которые были бы рядом сейчас и потом, когда станет труднее…

Миссис Норман попыталась дать понять, что не нужно придавать этому столько значения. С улыбкой она перебила Киллиана:

— Ну что ты, сынок, у меня много друзей.

Но Киллиан не смолкал:

— Я вас вижу каждый день, миссис Норман. Вы все время что-то мне рассказываете… мне, или мисс Кинг, или любому соседу, на которого натолкнетесь… и люди вас слушают из вежливости, потому что хорошо воспитаны.

Рот старушки открылся, но она не могла произнести ни слова.

— Мне очень жаль. Очень. — Киллиан смотрел ей в глаза и говорил спокойным, теплым тоном. — Мне вас жаль, потому что и этот пирог вы приготовили не для меня, а для самой себя, чтобы почувствовать себя нужной хоть кому-то. Вам пока удается все это переносить, но…

— Киллиан…

Он поднял указательный палец и заставил ее замолчать.

— …придумываете себе друзей, какие-то несуществующие вечеринки… Но весь дом давно уже знает, что происходит, когда вы наряжаетесь… якобы в гости… Единственный человек, кого вам удается убедить, — это вы сами… Но скоро уже и это перестанет получаться. Каждый новый день будет хуже, чем предыдущий… Когда годы и болезни не позволят вам выходить из дома, ваши собаки будут гадить прямо на ковры, и не останется ничего, кроме одиночества…

У миссис Норман не было слов, чтобы ответить ему. Она смотрела на консьержа, пытаясь понять причину такой жестокой прямоты.

— И самое плохое, что может случиться с вами, — это вовсе не потеря Элвиса или какой-нибудь из ваших жалких тварей… Если так, то у вас хотя бы будет повод, чтобы плакать. Самое ужасное, что собаки будут жить долго, и каждый раз, когда вы будете рыдать в своем доме-музее, вы будете понимать, что просто жалеете саму себя. Эти старые и больные собаки — всего лишь ваше отражение. Каждый день, глядя на них, вы видите саму себя.

Старушка наконец-то закрыла рот и прижала обе руки к груди, словно придерживая одежду.

— Наверное, не стоило этого говорить… — продолжал Киллиан, — очень уж вы хорошая и добрая… — И он весело добавил: — Уверен, что мне понравится!

Миссис Норман уже не понимала, что происходит:

— Что?

— Ваш пирог. Уверен, что он очень вкусный. — И Киллиан потянулся к загривку Элвиса, который не переставал подпрыгивать. — Хорошего дня всем вам!

Киллиан выпрямился, развернулся и пошел вниз по улице. Он не оглядывался, чтобы посмотреть на состояние старушки. В этом не было ни малейшей необходимости.

Просматривая в газете объявления о работе, он с удовольствием пил кофе. Похоже, после скандального увольнения из дома в Верхнем Исте у него могут возникнуть проблемы с трудоустройством. Ему не то что не дадут рекомендательного письма, а даже наоборот… С учетом состояния рынка труда без рекомендаций хорошего места не найти. Это плохо. Но можно снова устроиться санитаром. Парамедиков, да еще и низкооплачиваемых, вечно не хватает. А вообще, честно говоря, ему было бы интересно попробовать что-то новое. В любом случае, он не спешил и особо не беспокоился о будущем, потому что его будущее обычно не продолжалось более суток.

Радость от успеха с Кларой, пожалуй, позволит ему жить дней шесть. Может быть, даже десять. Будущее в любом случае не представлялось слишком долгим, и денег ему тоже нужно было немного, меньше чем на две недели. В случае чего, он попросит у матери — для этого она и нужна.

Наконец, листая страницы с городской хроникой, он наткнулся на статью, название которой моментально привлекло внимание. Речь шла о профсоюзе вахтеров, который был уже на грани войны с собственниками зданий. Он сразу вспомнил про соседа-зануду, который вечно жаловался. В статье говорилось, что профсоюз планирует устроить забастовку, в результате которой работать откажутся примерно тридцать тысяч консьержей, служащих в Большом Яблоке. Причиной конфликта был отказ в повышении зарплаты при обновлении договора. Собственники не хотели платить больше, ссылаясь на финансовый кризис. Естественно, консьержей не устраивало такое положение дел. Предстояла серьезная забастовка, как в 1991 году, когда акция протеста продлилась две недели. Киллиана все эти вещи никогда не волновали. Его зарплата, сорок пять тысяч долларов в год до вычета налогов, казалась ему более чем достаточной. Однако сегодня настроение было таким хорошим, что он даже подумал, что забастовка может подарить ему возможность вернуться к работе. Почему нет? Пусть забастовка и потенциальное возвращение будут еще одним мотивом, чтобы продолжать жить. Честно говоря, ему и не хотелось снова работать в этом доме, но было приятно представлять себе лицо этого идиота из квартиры 10Б, когда он поймет, что Киллиан вернулся, и вернулся на неограниченное время. Да уж, от такого подарка он бы не отказался. Он записал в воображаемый блокнот, что надо бы заглянуть в профсоюз и разузнать что и как.

После завтрака он вернулся в здание. Почтальон оставил письма и газеты на столе его (а теперь уже не его) будки. Ему особо не хотелось разглядывать и разбирать почту, но письмо, предназначенное мистеру Самуэльсону, он все же забрал.

Подходя к двери своей квартирки, он увидел, что за дверной ручкой его ждут какие-то бумаги, однако, вопреки ожиданиям, там оказалось не официальное письмо от администратора здания, а тетрадный листок, исписанный детским почерком: «То, что тебя уволили, не означает, что я оставлю тебя в покое. Менять время выхода из квартиры Клары бесполезно. Сегодня утром я снова тебя видела. Будь дома в пять вечера и жди меня. Иначе все расскажу».

Послание не было подписано, но его происхождение не вызывало сомнений. Он не только не расстроился, но даже обрадовался, что вечером у него будет еще одно развлечение. «Посмотрим, что девчонка в этот раз придумает».