Брижит Обер - Железная Роза

— Из тебя получился бы грозный легавый! Ну а во второй раз, в день ограбления?

— Мне нужно было встретиться с одним из командиров бригад, который был проездом в Брюсселе, и я объявила, что хочу повидать Франца. Бедняга, он просто в себя не мог прийти от радости! Когда я увидела тебя на улице, мне показалось, что я сейчас хлопнусь в обморок. Я сбежала первым рейсом, летевшим в Женеву.

Мы оба рассмеялись, и я подумал, что, если нам немножко повезет, к нам, возможно, вернется радость жизни… Но нужно время и терпение.

Мы еще некоторое время ехали; выглянуло солнце, ласковое весеннее солнце, в лучах которого природа казалась свежевымытой. Во мне стала оживать надежда. Если мы без затруднений пересечем границу… Внезапно придорожный щит «СУМИСВАЛЬД, ближайший поворот» вывел меня из задумчивости.

Марта проследила за моим взглядом и прибавила скорость. Я тронул ее за руку:

— Сбрось скорость. Я здесь вырос.

— Знаю.

— У тебя хорошая память.

— Милый, это моя работа.

И вот я наконец увидел… Большое здание из красного кирпича, смахивающее на старинную фабрику или тюрьму.

— Видишь вон там красное здание?

— Да уж, ничего не скажешь, идеальное место для детишек.

Я был в таком ужасе, когда меня засунули туда, что мне часто снилось, будто все это ошибка. Мы с Ланцманном очень много говорили о приюте. Внезапно я бросил Марте:

— Сверни.

— Зачем?

— Хочу поближе посмотреть. А потом уедем. И покончим со всем этим.

Да, покончим — с моей матерью, Мясником, профессором Маркус, Грегором, покончим навсегда. Я стану наконец свободным человеком, вырвавшимся из прошлого.

Марта вздохнула, но сбросила скорость и повернула. Мы медленно подъехали к огромному зданию. Перед ним простирался стриженый газон, на котором играли в футбол мальчишки в тренировочных костюмах. Большой бело-зеленый щит возвещал: «Лютеранский институт социальной помощи». Марта вопросительно взглянула на меня. Я погладил ее по щеке:

— Давай выйдем, немножко пройдемся.

Кажется, она хотела что-то сказать, но смолчала. Мы вышли из машины, Марта прижимала к себе набитую деньгами сумку. Калитка была открыта, и я вступил в залитый солнцем парк. Там прогуливались, заложив руки за спину, двое мужчин в хорошо сшитых костюмах. Один из них курил трубку. Странно, но я ничего не ощутил. Ни волнения, ни злости. Тот, что был с трубкой, обернулся — и пошел мне навстречу по хрустящей гравийной дорожке.

— Вы что-то хотите спросить?

Этот недомерок был мне незнаком. Почти совершенно лысый, с блондинистыми усиками и в очках с металлической оправой, он имел чудовищно ретровый вид.

— Я — Лион, Жорж Лион. Я просто так заглянул сюда. Я был здешним воспитанником.

— Правда? А я — новый директор, Мартен Годар. Быть может, вы желаете устроить встречу старых воспитанников?

— Да нет, благодарю вас.

— Знаете, институт очень изменился со времен профессора Целлера. Вы, разумеется, помните профессора Целлера, он был прекрасным администратором…

Судя по его тону, он слегка сожалел, что профессор Целлер был в большей степени администратором, чем педагогом. Я развел руками:

— Нет, я плохо его помню. Я попал сюда очень маленьким, мне было четыре года, и я предпочитаю не вспоминать этот период своей жизни.

— Четыре года…

— Да, моя мать умерла, это было вскоре после войны. Скажите, я мог бы взглянуть на свое личное дело?

Это желание пришло мне совершенно неожиданно. В последний раз взглянуть на несколько листков, связывающих меня с детством…

Марта подошла к нам и с нескрываемым нетерпением слушала наш разговор. Профессор Годар затянулся трубкой, благожелательно глядя на меня.

— Простите, как вы сказали ваша фамилия?

— Лион, Жорж Лион. Мне было бы крайне интересно заглянуть в свое личное дело, если оно у вас сохранилось. Я поступил сюда в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, а вышел в шестьдесят шестом.

Коллега профессора вздохнул и демонстративно повернулся к футболистам. Марта потянула меня за рукав:

— Жорж, нам надо ехать, мы опоздаем на самолет.

Я высвободил руку.

Директор некоторое время пребывал в нерешительности; ему явно не хотелось расставаться с прекрасным весенним утром, но потом обреченно кивнул, видимо, в надежде на вероятное пожертвование.

— Мой кабинет там.

Мы вошли в приятную, солнечную комнату, все стены которой были заставлены старыми книгами. Я уселся в кожаное кресло. Профессор Годар нервно вертел в желтых от никотина пальцах скрепку, желая, как я понимаю, поскорей возвратиться к своему спутнику и прерванной буколической беседе.

— Итак, господин… Лион, мы сейчас справимся в нашей картотеке. Мы уже два года как перешли на компьютерную систему информации. Поглядим…

Минут, наверное, пять он тискал клавиши компьютера.

— Нет, здесь ничего. Правда, некоторые личные дела, самые старые, еще не введены в память. Придется обратиться в архив. Извините меня…

Он снял трубку:

— Сюзанна, будьте добры, найдите личное дело нашего бывшего воспитанника Жоржа Лиона, тысяча девятьсот пятьдесят второй — тысяча девятьсот шестьдесят шестой.

Эти даты прозвучали прямо как считанные с надгробного памятника. Несколько минут мы сидели, обмениваясь банальными соображениями о погоде и о необыкновенных холодах, но наконец зазвонил телефон. Профессор схватил трубку:

— Извините меня… Да?.. Ах, вот как… Разумеется, в этом случае… Но вы вполне уверены?.. Нет, нет, прошу прощения. Благодарю вас.

Он повернулся ко мне, на лице у него было смущение.

— Боюсь, господин Лион, я не смогу исполнить вашу просьбу.

Я почувствовал, что начинаю закипать. Этот претенциозный недоносок не желает даже шевельнуть пальцем!

— А почему, позвольте поинтересоваться? Вам мало того, что вы отравляете жизнь сотням детей, так вы еще решили проявить свою власть, отказавшись выполнить совершенно законную просьбу!

— Да, разумеется, совершенно законную, но невыполнимую.

— Как вас понимать?

Вдруг мне пришла безумная мысль. А что, если Хольц и Маленуа напали на мой след? Я уже ждал, что сейчас ровными рядами сюда вступит армия мусоров, однако ничего такого не произошло. Профессор Годар посасывал трубку. Он настороженно взглянул на меня и кашлянул.

— Дело в том, что, как мне кажется, вы никогда не были воспитанником нашего приюта.

— Чушь! Личное дело могло затеряться…

— Не думаю. И вообще личное дело у нас просто не может затеряться.

— Врете!

— Мне очень жаль, видимо, здесь какое-то недоразумение. Прошу меня извинить, но у меня срочный разговор и…

— Вы должны найти мое личное дело!

Я вскочил, он тоже поднялся и поспешно направился к двери. Я догнал его, когда он уже был на газоне, и, стараясь сдерживаться, попросил его: