Олег Гайдук - Фактор Z

Габриэлла Азуцена… По-моему, так.

Я вернулась и остановилась у каменного сооружения в центре комнаты, наступая на лилии. Не может быть, чтобы она не хотела со мной говорить… Слезинки, окрашенные в чёрный цвет из-за неизменной пыли на моём лице, упали на каменную крышку. И опять на ум пришла эта кукла. Я стояла и думала о ней, а свеча, предусмотрительно поставленная на пол, разгоралась всё ярче.

Внезапный глухой стук испугал меня, и я отскочила от саркофага.

Стук повторился, причём стал будто резче и настойчивее. Кто-то колотил в каменную крышку.

Меня это не на шутку испугало, ведь чего-чего, а громких звуков здесь не было никогда. Даже бред старика, если и проникал сквозь стены, больше походил на бессвязный лепет. Впрочем, и тогда, когда сторож был в сознании, голоса повышать не смел.

Я бросилась вон. Пробежав полпути, остановилась. Может, Габи жива и мне нужно вернуться, чтобы помочь ей? Как бы это ни отличалось от моего привычного полуспящего мирка, необходимо идти обратно. К тому же, драгоценная свеча осталась гореть…

Никаких шумов больше не было. Тишина царила так же, как и раньше. Я попыталась сдвинуть крышку, но она была слишком тяжёлой. Нужно было найти старика. Загасив свечу, я отправилась на поиски.

После очередной безуспешной попытки крышка, наконец, поддалась нашим усилиям и упала, разбившись с таким непривычным грохотом. Да, сегодня здесь было слишком шумно.

Габриэлла лежала, укутанная всё теми же лилиями, в белом платье, с закрытыми ангельскими глазами, протягивая мне фарфоровую куклу из своего оббитого шёлком ложа.

Старик опустил масляную лампу и перекрестился. Потом тихо сказал:

— Так бывает. Гробовщики рассказывали. Лекарь даже объяснял — посмертные судороги… А как по мне — это, значится, душа покойного отходит с трудностию. Беспокоит её что-то на этом свете… Ангелочек ты мой… — пробормотал дед, обращаясь уже к Габи.

А она всё молчала.

Я склонила голову.

— Пойдём, дедушка.

В этот раз я захватила с собой маленькую свирель, которую подарил старший брат перед тем, как уйти из дома. Кое-кто любил, когда я тихонько играла на ней. Мягкие мелодичные звуки никого не тревожили, наоборот — успокаивали самых раздражительных из них. А ещё — одолжила у сторожа его лампу. Теперь можно не экономить и не опасаться, что мать заметит истощение нашего «золотого» запаса — чьего-то щедрого подарка, состоящего из самых настоящих восковых свечек, которые хранились «на чёрный день». Не могу припомнить, чтобы мама при нас брала что-то оттуда, но в самых отчаянных случаях деньги у нас появлялось будто бы «из ниоткуда», а ночью я замечала лёгкие изменения в одной из завёрнутых в бумагу свечных связок.

Габи и её родня молчали. Может, моя музыка заставит их заговорить?

Я вошла в знакомую комнату, поставила лампу у гроба, села на перевёрнутую урну в углу и заиграла. Стала перебирать все известные мне мотивы — печальные, радостные, весёлые, грустные, танцевальные, строгие, легкомысленные, торжественные и бесшабашные… И вот, наступила очередь мелодии без названия, когда-то давно подслушанной мною в чужом доме. Я была полностью увлечена игрой, когда что-то заставило перевести взгляд на средину усыпальницы.

Габриэлла сидела в своём ложе. Заострившиеся восковые полупрозрачные черты её лица, казалось, светились изнутри, пламя лампы позволяло рассмотреть всю сцену в деталях. Глаза девочки были закрыты. Зазвучал следующий такт, и прекрасные голубые очи ангела раскрылись. Она повернулась ко мне, выпустив куклу из рук. Невидящий, направленный одновременно и внутрь себя, и куда вдаль, сквозь меня, взгляд был пуст и ужасающ.

Фарфоровая копия хозяйки упала и разбилась с лёгким звоном. Габи выбралась из гроба, с каким-то деревянным потрескиванием сделала мне реверанс и закружилась по усыпальнице в танце. Глаза её смотрели и не видели ничего. Ни меня, ни увядших лилий, ни свечей, ни урн, ни саркофага. Её тело помнило каждое движение танца, уши слышали мелодию, и в то же время не могли ничего услышать. Через час я устала наигрывать один и тот же мотив. Габи успокоилась и улеглась обратно.

Похоже, похоронных дел мастера очень постарались — следов несчастного случая не заметно нигде. Сумели её сохранить. Завтра я вернусь сюда уже со стариком. Вот он удивится! Настоящая кукла, из плоти и… Да, пожалуй, из одной только плоти.

Чтобы заглушить рой голосов в голове, он включил радио на полную катушку. В чемодане, собираемом в спешке, был полный кавардак (включающий в себя кактус, названный Гюставом VIII, инструкцию по эксплуатации компьютерной мыши и рамку со старой фотографией, на которой были запечатлены стоящие рядом с большой каруселью счастливые родители и два маленьких мальчика, жующие сахарную вату).

Когда уже всё, что можно, было упаковано, пересчитано, улажено, и пришло время нести вещи к такси, ждущему у подъезда, раздался телефонный звонок. Никогда этот звук не раздражал так, как сейчас, однако, его проигнорировали. Экран светился пару минут, а затем погас. Звонили бы еще, это точно. Поэтому мобильник был сиюсекундно отключен и брошен на самое дно портмоне.

Хозяин квартиры выдернул штепсель радиоприемника из розетки, быстрым усталым взглядом окинул на прощание все вокруг и, схватив чемодан и захлопнув дверь, быстрыми шагами направился к машине. Он не спал пару ночей, а потому был немножко нервным. Водитель почувствовал это и молчал всю дорогу, чтобы пассажир не мог сорвать недовольство на нём. Было чертовски темно. Абсолютно ничего не видно, кроме того, что освещали фарами. Скорее бы в чертов аэропорт.

Только устроившись как можно более удобно в большом сидении самолета, мужчина, игнорируя мысли, табуном скачущие по его разуму, задремал. Сны были быстрыми, незаконченными, нечеткими. Будто бы эскизы к тому, что действительно произошло. Одна и та же ночь крутилась, как на быстрой перемотке.

Когда молодой человек в ужасе открыл глаза, самолет уже шел на посадку. Час — полтора езды на машине, и он будет в гостинице.

— Ларионов Алексей Николаевич? — с прибалтийским акцентом спросила администратор, разглядывая паспорт, как будто бы он был фантастическим обломком космического корабля.

Тот утвердительно кивнул. Ему дали ключи от номера, служащий отеля помог с вещами, рассказал что, где и как (на таком же ломанном русском, как и девушка в регистратуре) и, получив чаевые, вышел.

Алексей угрюмо проводил парня взглядом и сдавленно выдохнул. Он сам себе не мог признаться, что дико хочет поговорить с кем-нибудь. Не важно, о чем. Будь то футбол, Звездные войны, угроза глобального потепления или польза вегетарианства. Он просто хочет заглушить свои мысли и воспоминания, с примесью из вихря чужих фраз и слов, содержащих, кажется, наречия всех существующих языков мира. Тут он вспомнил про звонок. Оказалось, это был брат. Да без разницы. Главное, что хоть кто-то.