Олег Гайдук - Фактор Z

В тот момент Света почувствовала безграничную радость оттого, что смогла удивить родного человека. Мама спросила, где она взяла эту открытку, и Света с гордостью ответила, что купила ее в «Роспечати», куда зашла после школы, и сделала она это сама! Но одну деталь Света упустила: открытка была подписана, и адресовалась она уж точно не ее маме. Света отлично помнила, как дернулась правая мамина бровь, когда она перевернула карточку, будто страшное насекомое пролетело у нее перед глазами. Светина радость тут же сменилась огорчением, а на смену ему пришел жуткий, всепоглощающий стыд. Он напоминал изувеченного монстра, схватившего уродливой рукой ее за горло, отчего у Светы перехватило дыхание. Щеки тут же запылали, а глаза наполнились слезами.

Вот и сейчас при виде вещей, которые принадлежали Воскресенским, ее глаза защипали слезы, будто она снова вернулась в прошлое. Розовый слон («Слоник», она звала его «Слоник») с большой круглой головой и неестественно маленьким хоботом, черный галстук, украшенный красными цветами, и картонное ожерелье, кулон которого заменил высохший бутон розы. Она снова огорчилась тому, что упустила из виду эти вещи раньше. Ведь Воскресенские так дорожили ими при жизни. Анастасия Воскресенская даже как-то хотела спрятать самодельное ожерелье под стекло и повесить на стену, чтобы оно всегда радовало глаз.

Разум неожиданно провел параллель — такое ощущение, словно в ее голове кто-то начертил дугу — а память услужливо подсказала, что это ожерелье для Насти слепила Саша, ее шестилетняя дочь. В подарок своей матери на двадцать пятый день рождения. И сделала она это сама . Светины щеки вновь покраснели, и жгучий стыд зашевелился в груди, словно кто-то пальцем пощекотал ее душу.

Света обнаружила бусы в спальне на прикроватном столике. В комнате все еще витал едва уловимый аромат душистого мыла — сами куски мыла нашлись в шкафу и комоде, Настя хранила их под одеждой, защищая вещи от моли — а от Настиных платьев исходил слабый запах духов «Фрэнк Оливер» (Настя почему-то всегда произносила « Франк Оливер» с буквой «а»). Приятные духи, но слишком въедливые и стойкие. Света как-то побрызгала ими свой пиджак, и он пах до самой стирки. Хотя после стирки ей казалось, что она все равно улавливает далекий, как небо, аромат «Фрэнка Оливера».

Как только она вошла в дверь, в ней заиграли два смешанных чувства. Первое чувство, распустившееся, как пион, словами можно было выразить лишь по-французски: deja vu. По ее ощущениям то, что должно случиться, уже было. Словно совсем недавно она нашла Настино ожерелье на прикроватном столике, и теперь это событие повторялось, будто кто-то перемотал ее жизнь на некоторое время назад, как кассету в видеомагнитофоне. А ведь прошло уже шесть месяцев с тех пор, как она была в этом доме последний раз.

Удивительно, рассудила Света, как быстро идет время. Течет, точно вода из крана, исчезая в сливном отверстии. Теперь этот дом пуст, как карман в ее блузе, в который Света никогда ничего не клала — не было такой вещи, которая могла бы туда поместиться. Как и не было на свете того, кто мог бы подойти этому дому, больше, чем Настя Воскресенская. Он всегда у Светы будет ассоциироваться именно с ней. Теперь же одинокие стены смотрели на нее мрачным взглядом, словно обвиняли ее в том, что случилось.

Второе чувство, окатившее ее неприятной холодной волной, имело под собой вполне реальную основу — ей стало больно. Словно она вдруг расковыряла недавно зажившую рану, и под засохшей болячкой выступили маленькие бусинки крови.

Ожерелье кольцом опоясывало фотографию в рамке, на которой семья Воскресенских была в полном составе. Настя за шею обнимала Сергея, и лицо ее сияло от счастья. Светилось жизнью. Между ними была Саша, она смеялась и пальцем указывала на пустое место от недавно выпавшего зуба. Света помнила, как делала это фото, когда они все вместе выехали за город к реке, помнила запах воды, резковатый, но, вместе с тем, такой сладкий, запах свободы, помнила стрекотание насекомых в кустах и пение птиц в кронах деревьев. Но еще она помнила свое раздражение оттого, что никак не могла собрать всю семью вместе, чтобы сделать фото, а также легкую зависть, в какой-то степени граничащую с обидой, потому что ее младшая сестра к 25 годам успела обзавестись мужем и ребенком, а Света была одинока. И ей вновь, уже в который раз стало стыдно.

Тотчас перед глазами возникла картина, которая напоминала кадр из какого-то чудовищного фильма: длинная процессия, вытянувшаяся от дома, в котором она сейчас находилась, на сотню метров вперед, и сопровождающая три гроба. Один из них в длину не достигал и метра.

Света осторожно взяла ожерелье в руки, бумага недовольно заскрипела, будто просила ее остановиться. Бутон розы грязно-бардового цвета пожух и стал похож на сердце, вырванное из груди. Приложив ожерелье к шее, она направилась к большому зеркалу, висевшему на стене над комодом. Из него на нее глядела высокая женщина с серо-голубыми миндалевидными глазами, которые достались им с Настей от мамы, светло-русыми волосами, в белой блузе и линялых джинсах.

Круги картона, нанизанные на нитку и раскрашенные желтым цветом, напоминали крупные цирконы. У ее племянницы определенно был талант, ведь не каждый ребенок в шесть лет сможет создать подобную вещь. До этого еще нужно догадаться. А каких фигурок она лепила из пластилина! Бабочки и божьи коровки были как живые. Даже Света в свои 29 лет не смогла бы сделать что-то подобное. Когда Саша просила ее слепить человечка, у нее выходила только бесформенная масса, отдаленно напоминающая фигуры людей. Как отрыжка, подумалось ей, и смешок вырвался из ее рта. Сдавленный и сухой, будто она подавилась комком шерсти.

— Прости, сестра, — сказала Света своему отражению. Или это было отражение Насти? — Я должна была отдать тебе эту вещь раньше.

«Ты должна перестать винить себя, — проговорил голос в ее голове, и ей показалось, что это сказало ее отражение. — Не можешь же ты до конца жизни обвинять себя в том, что не отдала ожерелье сестре?».

Действительно. Тем более, как она могла это сделать?

«Если бы я вовремя вспомнила о нем, то могла бы незаметно положить ожерелье в гроб и накрыть его подолом Настиного платья, чтобы никто не видел. Или оставить на крышке гроба, когда его опускали в землю, и во всеобщей скорби никто бы не принял меня за сумасшедшую. Кроме того, Настя не постеснялась же надеть эти бусы себе на шею в свой день рождения, верно?».

Но теперь бусы Насте не нужны, и оставлять их здесь тоже не имело смысла — дом в скором времени будет продан, а новые хозяева, скорее всего, выкинут их в мусорное ведро.