Джон Тренейл - Шпионы «Маджонга»

Ситуация угнетала Цинцин, но это была не та проблема, с которой она могла обратиться к своему мужу. В Китае любая женщина настрадается, попав под пяту свекрови. Но теперь Цинцин казалось, что у нее их целых две.

— Пожалуйста, кушайте, мама, — робко попросила она.

— Нет аппетита, — проворчала старая женщина. — Как можно есть эту… стряпню! Приготовленную в моем доме не мной, а… а…

— Хорошее мясо, мама. — Цю был доволен переменой ролей на кухне. Он давно не ел так вкусно приготовленной пищи. Когда много лет назад его отец умер, кулинарное искусство его матери пришло в такой упадок, от которого потом уже не оправилось.

— Мясо, ха! Больше хрящей, чем жил, и больше жил, чем мяса.

— До недавнего времени мы могли позволить себе мясо только раз в неделю. — Цю просто констатировал факт и переключил внимание на сына.

Тинчень сидел прямо на своем новом высоком стульчике, держа в каждой руке по ложке. Внешне он напоминал отца: широкие скулы, узкие сердитые глаза и губы, постоянно изогнутые в злой неодобрительной ухмылке. Хотя ему было уже больше трех, он все еще сидел на высоком стульчике с перекладиной и не мог есть сам, что на Западе вызвало бы обеспокоенность родителей. Но его родители не считали, что мальчик отстает в развитии. В самом деле, по китайским меркам он был вполне развит для своего возраста.

Цю улыбнулся сыну, удержав свою характерную гримасу на пару секунд дольше обычного, и взял своими палочками кусочек свинины.

— Будешь?

— Буду.

Медленно, словно придворный, кланяющийся императору, Тинчень наклонился вперед, пока тело его не оказалось почти параллельным плоскости стола, и, позволив заботливому отцу взъерошить ежик коротко стриженных волос на предмет проверки вшей, ребенок перед тем, как снова выпрямиться, проглотил кусочек мяса. Его лицо казалось даже более хмурым, чем обычно.

— Вкусно?

— Вкусно.

Цю был доволен. Словарный запас Тинченя рос день ото дня.

— Хороший мальчик, — прокудахтал Цю. — Еще хочешь?

— Не хочу.

Цю потянулся к пиале сына и дочиста опустошил ее, поднеся ко рту и забрасывая рис быстрыми движениями палочек. Покончив с едой, он рыгнул, вежливо кивнул матери и встал из-за стола.

— Надо что-нибудь сделать?

— Ты не можешь заняться Тинченем, чтобы он справил свои дела? — спросила Цинцин.

Цю снял сына со стульчика, посадил его себе на плечо и залез свободной рукой в разрез на его штанишках, сделанный сзади. Ничего. Они еще долго рисковали бы, купив ему «взрослые» штанишки.

— Пойдем, малыш, — ласково сказал он сыну. — Туалет!

Он понес Тинченя из комнаты, мурлыкая песенку. Мальчик отрыгнул, сознательно подражая отцу, и помахал ручонкой матери и бабушке, которые продолжали сидеть за круглым столом с хмурыми лицами.

— Он очень ревностный и заботливый отец, — сказала Цинцин. — Мне очень повезло. Спасибо вам, мама.

Но в это прекрасное октябрьское утро даже неприкрытая лесть не помогла смазать суставы «Старого Будды»; свекровь громко фыркнула и, помогая себе тростью, выбралась из-за стола.

— Вы будете наверху, мама? Если вы не очень устанете, не поможете ли вы мне позднее сделать покупки? Мне очень дорого ваше мнение… но только если вы захотите, если вы будете себя хорошо чувствовать.

«Старый Будда» не ответил. Цинцин обращалась уже к пустому месту.

Цю просунул голову в дверь:

— Маленький Тинчень в саду, играет с Аи. Боюсь, сегодня я вернусь домой поздно. До встречи!

— Когда придешь, будешь ужинать?

— Может быть.

Цинцин надеялась добиться от мужа более точного ответа, но она знала, что это безнадежно. Она понимала, что ее муж все еще не освоился в своей новой должности и что ему сейчас меньше всего нужны ее дотошные расспросы.

Цю кивнул и вышел из дома. Хотя они переехали уже с месяц назад, та минута, когда он выходил через парадную дверь и шел по дорожке к машине, все еще оставалась очень волнующей для него. Приблизившись к автомобилю, он не смог противиться искушению и обернулся, чтобы окинуть взглядом свои владения. Их двухэтажный кирпичный дом с черепичной крышей ничем не отличался от других девятнадцати домов, стоявших вдоль каждой стороны улицы. Металлические оконные рамы были выкрашены в голубой цвет в тон водостокам по краям крыши, которые архитектор слегка загнул вверх. Наверху были две трубы: одна от печи, обогревавшей весь дом, вторая от камина. Дом был и большой, и красивый. Глядя на него, Цю прямо раздувался от гордости.

Но лицо его при этом омрачалось: за красивые дома надо расплачиваться. Его ждала работа, которую нужно было сделать во что бы то ни стало. Почему, ну почему они выбрали именно его?

Он уселся на заднее сиденье «мерседеса» и произнес:

— Вычислительный центр. К крылу «Заморских территорий».

Поездка заняла меньше пяти минут. Девушка в белой униформе встретила Цю на контрольно-пропускном пункте и повела его по коридору, покрытому блестевшим линолеумом. Они пришли к герметически закрывающейся скользящей стеклянной двери. Девушка постучала по стеклу монеткой в пять фэней, чтобы привлечь внимание человека, стоявшего за этой дверью к ним спиной. Когда он обернулся, Цю увидел, что это Сунь Шаньван собственной персоной.

Сунь нажал кнопку, и дверь с шипением скользнула в сторону, открываясь. Цю шагнул через порог.

— Пойдем в кабинет, — сказал Сунь. — Там… там мы сможем сидеть столько, сколько понадобится.

Они вошли в кабинет со стеклянными стенами и большим окном, выходившим на пыльный внутренний двор. Сунь предложил Цю стул. Садясь, Красный Дракон бросил быстрый взгляд на своего шефа, пытаясь угадать, в каком тот настроении. Но по внешнему виду Сунь Шаньвана это никогда нельзя было сказать. Он был очень худ и двигался так, словно все его члены одеревенели — результат слишком многих холодных ночей, проведенных на мокром бетоне во времена культурной революции. Однако по его лицу можно было сказать, что этот человек умен: слишком давно научился он хранить тайны. Единственной характерной чертой Суня служило то, что он имел привычку сжимать губы, когда бывал чем-либо недоволен.

— Закуривай.

Цю помешкал в нерешительности. Он знал, что находится на пороге взаимоотношений с этим человеком. Их контакт продлится долго, может быть, всю жизнь, и он, как обычно, подумал о положении, которое они будут занимать по отношению друг к другу. Все имело свое значение и в любой момент могло повлиять на баланс сил. Поэтому, если Цю возьмет сейчас предложенную сигарету, он поставит себя в положение должника по отношению к Суню, и долг этот никак не будет связан с работой. Он влезет в личные долги, которые когда-нибудь будут востребованы. Сунь предложил ему американскую «Честерфилд», а у Цю с собой были только сигареты «Двойное счастье» — более низкого качества. Если Сунь потребует вернуть долг по ходу их разговора, Цю не сможет это сделать. Сунь не огорчится, так как это лишь увеличит долг, обязав Цю к эквивалентной услуге. Но отказавшись, Цю попадет в неудобное положение. Можно сказать, используя западное выражение, которое китайцы очень не любят, он потеряет лицо. Так как Сунь его начальник, для Цю очень важно установить с ним хорошие служебные отношения. Но Сунь недолюбливает Цю, а Цю не любит Суня. Цю нуждается в Суне, но не намного больше, чем Сунь в нем… о-о, этим сложностям и хитросплетениям нет числа…