Джон Тренейл - Шпионы «Маджонга»

— Вы рассуждаете как безумец, мистер Крабиков. Британское правительство и Китайская Народная Республика никогда не допустят этого. Они воспрепятствуют этому.

— Каким образом?

— Они окажут финансовую помощь. Оплатят долги за ваших должников.

— Не думаю. Во всяком случае, именно англичане не пойдут на это. К тому времени срок их ответственности за Гонконг подойдет к концу, а поддержка дальневосточных фирм, коммерческих пиратов и мафиози дальневосточного региона вряд ли обрадует английских избирателей…

— Тогда это сделает Бэйцзин.

— Мистер Чжао, откуда они возьмут столько денег? И почему они должны тратить их на поддержку «капиталистических акул»? Кажется, именно так они вас называют?

— При таком раскладе они и не будут пытаться сделать это экономическими способами. Они просто введут в Гонконг войска и силой вынудят вас отказаться от всего, что вы проделаете.

— Нет, они не пойдут на это.

— Почему же?

— Потому что им так же хорошо известно, как и нам, что в тот момент, когда первый китайский солдат ступит на землю Гонконга, все крупнейшие банки мира завалят Гонконг телеграммами, и это будет почище мелодрамы «Гибель „Титаника“».

— Что?

Крабиков захихикал:

— Смешная фраза, не правда ли? Но позвольте, я объясню. Уже много лет тому назад примерно пятьдесят крупнейших банков мира заключили между собой соглашение о том, что в случае вторжения войск КНР в Гонконг немедленно будут посланы телексы о том, что пострадавшая территория должна быть осушена. Менее чем через минуту — время, необходимое для того чтобы перевести деньги по телеграфным линиям, — все активы фирм с преобладающим участием иностранного капитала отхлынут из Гонконга. Исчезнут. Испарятся. Так что в любом случае это будет на руку Москве. Солдаты НОАК вступят на финансово-опустошенную землю. И, мистер Чжао, позвольте мне быть с вами откровенным, нас нисколько не волнует, каким именно образом это произойдет.

Чжао не мог прийти в себя от только что услышанного.

— Вы заблуждаетесь, — машинально произнес он, — безнадежно заблуждаетесь.

— Это почему же?

— Это… — Чжао поднес руку к голове и принялся массировать себе макушку. Он не мог подобрать слов. — Это смахивает на проекты, разработанные маниакально одержимым, — выпалил он наконец.

Крабиков рассмеялся, абсолютно не обидевшись на его слова.

— Однако у этого маньяка превосходная репутация, мистер Чжао. Вы как гонконгский бизнесмен, именно вы из всех, кто понимает, в состоянии оценить мощь этой акции.

Казин внезапно отошел от камина и направился прямиком к Чжао, который, испугавшись, отпрянул назад. Его желтое лицо внезапно посерело, а вокруг губ наметился ободок нездорового лилового оттенка. Но Казин, миновав гостя, подошел к карте, висевшей на стене, и достал из кармана толстый красный карандаш.

— Мистер Чжао, позвольте мне внести еще один фрагмент в эту распавшуюся мозаичную картину, — произнес он. — Когда-то, в тридцатых годах, в течение короткого периода времени отец Томаса Юнга, Ричард, держал в своих руках все пятьдесят акций учредителей. Тридцать из них он разместил на условиях траста, о существовании которого известно только Томасу. Заметьте себе и не забывайте, что об этом решении его сыну Саймону Юнгу ничего не известно. Согласно условиям этого трастового договора, двадцать акций переходили к Дэвиду Юнгу и его наследникам, в то время как десять предназначались Томасу… Но только до момента его смерти или до того момента, когда он оставит пост главы Корпорации. А девятнадцатого сентября тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, — Казин постучал карандашом по дате, написанной на карте, — ему исполнится шестьдесят пять лет, и, по условиям Учредительного договора и Устава Корпорации, он должен будет оставить свой пост руководителя Корпорации. Вы понимаете, что это означает?

— Это означает… что как только он оставит пост руководителя Корпорации, он потеряет свои десять акций.

— Да.

— Это можно переиграть, — выпалил Чжао. — Учредительный договор, по условиям которого он должен будет уйти в отставку, может быть изменен.

— Только законодательным Актом парламента, который англичане никогда не примут — они не настолько глупы — в преддверии перехода Гонконга к КНР.

— Вы не можете основываться на этом допущении.

Казин пожал плечами:

— Ну, это все несущественно. Как я сказал, Томас Юнг владеет своими акциями, только пока не уйдет в отставку или не умрет. Парламент в Вестминстере может определить лишь день его отставки. А я, — он напыщенно ткнул себя в грудь, — я, Олег Казин, могу, если потребует необходимость, установить день его смерти.

Чжао отвел взгляд в сторону. Казин знал, что китайский гость не чурался насильственных методов для достижения своих коммерческих целей. Спустя несколько секунд, в течение которых он позволил своему собеседнику свыкнуться с услышанным, Казин подвел итог:

— Таким образом, или в результате смерти Томаса, или его отставки — а меня не заботит, в результате чего именно, — две трети всех акций учредителей переходят к его сыну Саймону, превращая его тем самым в персону, обладающую правом единолично решать все вопросы управления Корпорацией. А через него это право и возможность перейдет к нам!

Чжао, словно загипнотизированный, неотрывно смотрел на Казина. Председатель, видя, какой эффект произвели его слова, казался явно довольным.

— Дата решает все, — резко сказал он. — К определенному моменту все должно быть готово, все должны быть на местах именно в назначенный срок — и ни днем позже. Мистер Чжао, я уже завел часы и начал отсчет времени. Секунды утекают прочь. А при вашем, как бы это сказать, деликатном финансовом положении, возможно, что уже даже позже, чем вы думаете. Ну так что?

Чжао не отвечал. Тогда Казин повернулся к карте и двумя злобными размашистыми движениями перечеркнул Гонконг крест-накрест. Он вложил в эти два взмаха карандашом столько чувства, что грифель продрал карту, оставив на бумаге рваные борозды, напомнившие Чжао обои, сорванные со стен особняка, бывшего некогда пышным и богатым, а теперь идущего на слом. Рваный след карандаша действовал на китайца угнетающе: ему почудилось, что это его живот располосован крест-накрест ударами меча, как это бывает при харакири.

Казин снова повернулся к нему.

— Так скажите же мне, — любезно поинтересовался он, — что вы думаете по этому поводу?

В течение всего разговора в мозгу Чжао бился вопрос, беспокоивший его все больше. Наконец, после долгого молчания, он собрался с духом, чтобы задать его.

— А почему ваш выбор пал на меня? Почему я должен участвовать в этой… авантюре?