Джесси Келлерман - Беда

Джона спрыгнул еще на пару ступенек вниз.

— Мистер — прошу прощения, — мистер Инигес.

— Кто это?

— Я — я прошу прощения, что… за то, что вот так врываюсь к вам. В общем, я — я надеюсь, я не обеспокоил вас, явившись сюда без зво… я хотел сказать…

Инигес еще сильнее нахмурился.

— Меня зовут…

— Я знаю, кто вы.

Молчание.

— Что вам нужно?

— Мне нужна ваша помощь. — Джона видел собственное отражение в темных очках Инигеса: раздутое, жалобно молящее, нелепое. Старуха напротив все еще изливала свое негодование.

Инигес поскреб гладкую, пахнущую одеколоном щеку. Под рукавом взбухли бицепсы. В тапочках, в шерстяных штанах с завязками, он почему-то казался одновременно и чересчур нарядным, и неопрятным. Сходство с братом проступало очевиднее, чем на фотографии: такая же бычья шея, зачаток второго подбородка. И где-то в его ДНК таится тот же материал, что в горниле тяжкого опыта переплавляется в безумие.

Ветер разворошил груду листьев в соседнем дворе, листья полетели роем.

Инигес сказал:

— Можете зайти.

Солидная обстановка среднего класса: проволочная подставка для зонтиков, в коридоре столик, пахнущий чистящим средством от «Джонсон энд сан», распахнута дверь в кладовую для верхней одежды, и там весь пол заставлен чистящими средствами и ящиками с коробками для ланчей в сморщившейся упаковке. За холлом — гостиная, галерея семейных портретов: Симон, потрясающе красивая блондинка скандинавского, наверное, происхождения, двое озорных с виду мальчишек.

Бросалось в глаза отсутствие телевизора. Вместо него в комнате господствовал исполинский стереопроигрыватель, включенный, но поставленный на паузу, в окружении высоких стеллажей, забитых кассетами и дисками — сотни кассет, тысячи дисков. Диван цвета лесной зелени хранил двугорбый отпечаток мужского зада; на полу стопка газет, напечатанных шрифтом Брайля, недопитая чашка с логотипом TASCAM. Каминный коврик сбился набок.

— Выпить? — предложил Инигес.

— Нет, спасибо.

— Кофе на огне.

— Хо… хорошо.

Инигес проследовал мимо Джоны в кухню. Джона остался стоять, читая надписи на дисках. Особой последовательности он в них не обнаружил: Дженис Джоплин рядом с Доктором Дре и Селией Крус. Целую полку захватили «Битлз», столько же досталось Чайковскому и Дэвиду Грисману. На правом конце каждой полки краткий каталог шрифтом Брайля.

— Сахар? Молоко?

— Молоко, пожалуйста, спасибо.

Инигес вернулся, крепко удерживая чашку на уровне груди.

— Возьмите ее у меня.

Кофе хороший, не слишком крепкий, не то что привычный Джоне, который бритвой по горлу. Джона высмотрел себе местечко на диване среди груды игрушек и заблудившихся дисков.

— Вам повезло, что дома оказался только я, — заметил Инигес, тоже усаживаясь. — Моя жена требует вашу голову на блюде. — Он подался вперед, словно хотел окунуть ладонь в свою кружку, но пальцы его, ловко изогнувшись, нащупали ручку. — Она детей в церковь повела. — После паузы Инигес добавил: — У нас и пирог остался.

— Спасибо, не надо. — Джона покосился в коридор, словно опасаясь внезапного появления Жены и Детей, которые оторвут ему голову за то, что он осмелился потревожить главу семьи.

Инигес подобрал с полу бумаги, сложил у себя на коленях.

— Итак. Что.

Джона заговорил:

— Прежде всего, я хочу, чтобы вы поняли: я говорил искренне. Когда позвонил вам. Я и сейчас готов повторить: я со…

Инигес приподнял руку:

— Какая мне разница, сожалеете вы или нет? Это всего лишь слова. Какая от них польза?

— Никакой.

— Верно. Никакой. Так что не трудитесь сообщать мне о своих сожалениях.

— Я… — Он хотел добавить извинения, но оборвал себя: — Хорошо, не буду.

— Вас послал ко мне ваш психотерапевт?

— Нет.

— Я к психотерапевтам не хожу, — сказал Инигес.

— Не каждому это подходит.

— Подходит тем, кто сам не умеет справляться с проблемами.

— Это… пожалуй, верно.

— Вас послал ваш адвокат.

— Он бы меня прикончил, если б знал об этом.

— Так что? Паломничество? — Инигес скривил губы. — Право, не знаю. Я впустил вас в дом, налил кофе, предложил пирога. Надеюсь, вы меня хоть сколько-то развлечете. Приведите причину, почему бы мне вас не поколотить?

Джона промолчал.

— Я парень крепкий, — продолжал Инигес. — У вас рост, должно быть, пять футов одиннадцать. Угадал?

— Одиннадцать с половиной.

— Вес сто восемдесят пять фунтов?

— Около того.

— О’кей. Так скажите же, почему я не стану ломать вам руку. — Инигес отхлебнул кофе, его пальцы сдавили кружку, словно шею врага. — Тридцать секунд.

Джона заговорил:

— Этот несчастный случай…

— Не называйте это несчастным случаем!

Джона промолчал.

Инигес сказал:

— Чувствуете себя жалким подонком.

— Чувствую.

— Хреново, значит.

— Понимаю, что вас это нисколько не интересует…

— Я уже сказал: не извиняйтесь.

— Я не буду, — сказал Джона. — Я не пытаюсь вызвать у вас сочувствие.

— И не вызовете.

— Хорошо, — сказал Джона. — Однако то, что случилось в ту ночь, — это была ошибка.

Инигес кивнул:

— Знаете что? Я про вас и не думал ни минуты.

— Вы подали на меня в суд.

— Да.

Джона промолчал.

— Считаете, это несправедливо? — спросил Инигес.

— Не очень-то.

— Верно. По-моему, тоже. Хреново, значит.

Джона отставил кружку.

— Вы правы, — сказал он. — Это не был несчастный случай.

— Вот как?

— Да.

— Хотите, чтобы я позвонил Роберто? Скажете это ему напрямую.

— Ваш брат погиб из-за Ив Джонс. — Он приостановился, облизал губы. — И вам это известно, однако вы подали иск против меня.

— Ясно. Вы у нас — комитет истины и справедливости, — усмехнулся Инигес. — Позвольте вам кое-что сказать. Насчет вас и меня: у нас с вами нет общих интересов.

Джона сказал:

— Я ни на что и не рассчитывал.

— У вас права нет рассчитывать.

— Конечно.

Двадцать раз успели тик-такнуть напольные часы;

Инигес барабанил пальцами по колену. Затем он поднялся, подошел к стеллажу, отыскал диск, не прибегая к своему каталогу. Повернул регулировку звука на восемь часов и сунул диск в проигрыватель.

Гитарное соло, мелодия знойно колеблется между джазом и латино, ее подпирает контрабас, пульсирует ритмично, словно сердце самой музыки. Три шага вперед, один назад, разворачивается минорная гамма.

Инигес пояснил:

— Контрабас — это Рэймонд.

— Я не знал, что он был музыкантом.

— Ничего вы, на хрен, не знали, — сказал Инигес. — Потому я поставил вам эту музыку. Чтобы вы что-то узнали о нем.

Гитара отступила, первую партию вел контрабас. Раньше Джона думал, слот на контрабасе — мрачняк, но Рэймонд играл ясно, без излишеств, ноты повисали елочными игрушками, цепляясь за верхний регистр, и, словно устыдясь того, что потребовали к себе внимания, соскальзывали, скромные, по грифу к первоначальному ритму. И снова гитара берет верх, а Рэймонд Инигес подыгрывает ей.