Торкиль Дамхауг - Смерть от воды

Роар понял, к чему все идет. Несчетное количество дел затягивается, а многие так и не раскрываются из-за этой проклятой врачебной или еще какой тайны, которая на самом деле существует для успокоения совести и не имеет никакого отношения к защите личности. Поэтому Турюнн Габриэльсен очень его удивила, сказав:

— Дело касалось одного пациента, который то появлялся, то исчезал. Он мог возникнуть тут без предупреждения, а на назначенные встречи обычно не являлся. Майлин просила меня сказать, если он вдруг заглянет.

— Хотя вы находитесь этажом ниже?

— Бывает, у меня перерыв или я занимаюсь офисной работой. Тогда я оставляю дверь в коридор открытой.

Она встала, взяла кофе и две чашки. Роар получил чашку с надписью «Сегодня — твой день». У нее был отбит краешек и ручка.

— Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы навредить Майлин Бьерке?

Турюнн Габриэльсен глотнула кофе и долго сидела, держа его во рту. «Странный способ пить кофе», — подумал Роар, уже не ожидая ответа на поставленный вопрос. И снова удивился:

— Вы спрашиваете, кто бы мог об этом подумать или кто был в состоянии это сделать?

— И о том и о другом, — сказал он с надеждой в голосе.

Новый глоток кофе, еще больше размышлений, пока она полоскала кофе рот.

— Майлин легко нравилась людям. Но она никогда не боялась прямо высказывать свое мнение.

— И это значит?

— Что она могла быть довольно… прямой. И, случалось, люди обижались. Существует масса людей, которые не выносят чужих мнений, поданных без упаковки.

Роар ждал еще чего-то и не перебивал.

— Но в первую очередь это касается пациентов. Вы наверняка знаете, что Майлин работала с людьми, подвергшимися насилию. Многие из них сами проявляли агрессию.

— Вы думаете о ком-то конкретном? — попытался он поймать ее.

— В общем, да. — Она налила себе еще кофе. — Пару лет назад у Майлин был пациент, который… Не знаю точно, что там случилось. Мне кажется, он ей угрожал.

— Вы говорите, он?

— Это был мужчина. Майлин не много о нем говорила. Но ей пришлось закончить курс. Она редко сдавалась, даже, наоборот, становилась ужасно упрямой, когда дело касалось безнадежных пациентов.

— А тут ей, значит, угрожали?

— Я не знаю, так ли это было, но мне так показалось. Наверное, серьезно, потому что Майлин, кажется, была совершенно вне себя.

— Когда это было?

Турюнн Габриэльсен задумалась:

— Осенью, два года назад. Сразу после того, как у Пола здесь появился кабинет.

— Вы видели этого пациента? — Поскольку она не отвечала, он решил продолжить: — Раз он был не ваш пациент, может, вы сообщите, кто это был?

Она издала стон:

— Я его никогда не видела, наверное, он приходил по вечерам. И Майлин никогда не называла его имени. Он был всего несколько раз, а потом она с ним закончила. Больше я ничего не слышала.

Роар ухватился за это:

— Осенью два года назад. Август, сентябрь?

— Пол переехал сюда в сентябре. Это было сразу же после.

— Все пациенты, наверно, зарегистрированы в социальной службе?

— Немногие. Майлин не работала по договору. Большинство пациентов попадали сюда в обход социальной службы.

Роар записал. В эту секунду дверь приоткрылась. На мужчине, оказавшемся в кухне, была футболка и вельветовые брюки, он был небритый и лохматый. На секунду Роару показалось, что это пациент.

— Простите, — сказал вновь прибывший, заметив полицейского. — Не знал, что вы еще не закончили.

— Все в порядке, — заверил его Роар, понимая, кто перед ним. — Вы — Пол Эвербю?

— Точно, — сказал мужчина и протянул руку.

Роар заметил его акцент, кажется американский, несмотря на норвежские имя и фамилию.

— Вы тоже давали показания по четвергу, одиннадцатого декабря, — сказал он твердо. — Но чтобы избежать недопонимания, я хочу снова задать вам некоторые вопросы.

— Sure. [18] Конечно (англ.).

— Вы работаете здесь по вечерам?

— Я сова. Прихожу поздно, но сижу крепко.

— Как долго вы были здесь в тот день?

— Ушел около пяти, — ответил Пол Эвербю не задумываясь.

— Вы можете сказать точнее? В две минуты шестого или без двух минут пять?

— И почему мы не отмечаем приход и уход? — усмехнулся Эвербю, бросив взгляд на Турюнн Габриэльсен.

— И вы тоже не видели Майлин Бьерке перед уходом? — продолжил спрашивать Роар, не обращая внимания на тон, которым говорил психолог.

— Не видел и не слышал.

— А услышали бы?

Эвербю ответил подчеркнуто внятно:

— Зависит от того, чем она у себя занималась. — Он снова засмеялся. — Но ее машина стояла на улице. Я шел в ту сторону.

— Это вы говорили в дежурной части. И вы по-прежнему совершенно уверены, что это была ее машина?

— Белый японский автомобиль с небольшой вмятиной на пассажирской двери. Если будете еще спрашивать, я однозначно засомневаюсь.

— Парковочная квитанция в машине Майлин была оплачена в четыре минуты шестого, — сообщил Роар. — Как раз когда вы проходили мимо. Вы бы ее заметили, будь она в машине?

— На расстоянии одного метра? Разумеется.

Роар быстро оценил открывающиеся возможности, если Эвербю говорил правду.

— Квитанция была из автомата на Хегдехаугсвайен, — заметил он. — Меньше пятидесяти метров от улицы Вельхавена. Могла она стоять у автомата, когда вы проходили?

Пол Эвербю, казалось, задумался. У него все еще была слабая улыбка на лице.

— Насколько помню, я в ту сторону не смотрел. К тому же было довольно темно. Другими словами, да, это возможно.

— Куда вы отправились?

Он почесал нос:

— А это имеет отношение к делу?

Роар дважды кивнул:

— К делу имеет отношение все.

— Все и ничего, — заметил Эвербю, непонятно что имея в виду. — Ну, я отправился на прогулку. Такое случается после тяжелого дня на работе.

— А этот день был особенно тяжелым?

— Не хуже остальных. Я взял машину и поехал к Хёвикодден. Обычно гуляю там с Ларой.

Роар посмотрел на него вопросительно.

— Моя собака. А вы что подумали?

Роар не стал сообщать, что он мог подумать:

— И когда вы оказались дома?

— Кажется, около девяти? — Эвербю покосился на Турюнн Габриэльсен.

Она не ответила.

— Кстати, когда я выходил из офиса, внизу был какой-то шум.

— Шум?

— Будто кто-то стучал во входную дверь. Когда я спустился, там никого не было. Кажется, я забыл упомянуть это в последних показаниях.

Роар взял блокнот и записал. Не потому, что боялся забыть, а потому, что это часто производило впечатление на свидетелей.

— Вы жили за границей? — спросил он, не отрывая взгляда от записей.

— Точно. В Чикаго, с пятнадцати до двадцати двух лет.

Роар задумался, почему некоторые легко впитывают диалекты и акцент, а другие придерживаются того, с чем родились. Наверняка интересная тема для психолога.