Марина Эльденберт - Жертва

Тем страшным утром она решила лечь подремать пару часов после рассвета. Авелин спала до полудня, к Джане сегодня никто не должен был прийти с утра, и Беатрис решила позволить себе эту роскошь. Сны после изменения стали более яркими, живыми и настоящими. Она могла оказаться в любом уголке земного шара — единственное приключение, доступное ей в последние полтора года.

Беатрис не успела почувствовать заранее приближение беды, не успела отреагировать. Их было не меньше двенадцати человек. Тех, кто подобно Дмитрию охотился на измененных. Они ворвались в дом, и Беатрис даже не успела ничего предпринять. Да и что предпримешь, когда двое уже вытаскивают твою дочь из кровати, а остальные направили на тебя оружие?.. Она не общалась с другими измененными, но Семен рассказал ей, что у этих людей есть какие-то специальные растворы, которыми они смазывают свои пули. Ядовитые и опасные именно для измененных. Будь она одна, Беатрис попыталась бы сбежать, но рядом была Авелин.

Ничего не понимающая Джана попыталась было закричать, но после звонкой пощечины замолкла. Беатрис, которая привыкла никогда не сдаваться, сейчас поняла, что не может пошевелиться. Ничего не предприняла, хотя должна защищать своего ребенка, защищать из последних сил.

Мысль оборвалась, когда в открытую дверь шагнул Дмитрий.

— Забирайте их, — коротко произнес он, глядя на собственную дочь. Беатрис мысленно взмолилась о том, чтобы он не догадался. Авелин была её миниатюрной копией, но она специально доводила себя до такого состояния, чтобы никому не удалось разглядеть в них ни единой общей черточки. Дмитрий же наверняка помнил, что она была в положении, когда её похитили, а Авелин унаследовала цвет его глаз. Цвет, но не разрез, и это вселяло надежду. Что творится в голове бывшего мужа, она не могла знать, но боялась одним неосторожным словом или движением выдать её.

— Всех?

— Всех. Эту женщину надо допросить.

Беатрис уловила движение со спины, но не обернулась, глядя на Авелин, которая смотрела на неё широко распахнутыми глазами.

«Только не назови меня мамой, милая. Пожалуйста, не назови».

Она почувствовала, как в шею вошла игла, и спустя пару мгновений реальность поплыла, искажаясь. Беатрис осела на пол, глядя на растягивающийся перед глазами потолок.

— Ребенка отдайте матери.

«Он не понял. Он не узнал!»

Ликование и радость — это было последнее, что она ощутила. Темнота сомкнулась вокруг, отрезав от реальности.

Пробуждение было одним из самых страшных кошмаров её жизни. Кошмаров наяву. Она очнулась от дикой режущей боли в запястьях, плечах, бедрах, коленях, лодыжках. Слабость никуда не ушла, во всем теле ощущалась неприятная тяжесть, а голова казалась налитой свинцом. Действие какого-то снадобья сделало её абсолютно беспомощной. Тем не менее, веревки, пропитанные другим адским раствором, стягивали её обнаженное тело на разделочном столе. Они вплавлялись в кожу, не позволяя сделать лишнее движение. В том, что она не общалась с другими измененными, были свои плюсы, но были и минусы. Сейчас Беатрис понятия не имела, что причиняет ей боль, а что обездвиживает, и можно ли как-то противостоять этому.

Дмитрий стоял рядом. Стоял неподвижно, молча глядя ей в глаза, и Беатрис стало не по себе. Она вспомнила то, что показали ей в последнюю ночь другой жизни и его слова. «Одна из тех тварей».

Веревки впивались в тело, казалось, прожигая кожу, но Беатрис постаралась отрешиться от боли и от осознания того, что она полностью обнажена. Не хватало ещё превратиться в скулящее от страха ничего не смыслящее существо.

— Где Джана? — Беатрис постаралась, чтобы её голос звучал как можно более ровно. — Они с дочерью не при чем. Я ей просто кормилась, чтобы не быть замеченной. Отпустите их.

— Какое благородство, — усмехнулся Дмитрий, склоняясь над ней, — почему ты не была столь милой, когда вытягивала из неё жизнь? Думаешь, она бы согласилась быть твоей пищей по собственной воле? О чем ты вообще думала, Мария?

— Я не…

— Если бы ты пришла ко мне тогда, в Петербурге, рассказала все, клянусь, я бы убил тебя быстро. Ты предпочла сбежать, как трусливая тварь, поджав хвост, и теперь об этом сильно пожалеешь.

Беатрис промолчала. Она впервые в жизни не знала, что ей делать. Тянуть время, чтобы Джану и Авелин допросили и отпустили? Джана думает, что Авелин её дочь, она позаботится о ней, а Авелин слишком умна, чтобы выдать себя. Но отпускают ли они свидетелей восвояси или же потом следят за ними? Она не знала об этих людях ничего.

— Не ожидала, что тебя что-то сможет свалить с ног, Мария? — поинтересовался Дмитрий. — Это ещё только начало. У меня есть то, что может заставить тебя кричать. И ты будешь кричать.

Беатрис закрыла глаза, стараясь не думать о том, что ей предстоит. Она сейчас была полностью в его власти, и он мог сделать с ней все, что угодно. Но он не догадался об Авелин. Вряд ли Дмитрий не воспользовался бы таким шансом причинить ей боль. Значит, не все ещё потеряно. Единственное, что сейчас было для неё важным — жизнь дочери.

— Открой глаза, благоверная моя! — это прозвучало как приказ, Беатрис подчинилась. Не столько из страха, сколько из желания знать, что он собирается с ней сделать. Дмитрий ещё не прикасался к инструментам, разложенным на сомнительной чистоты тряпке, и Беатрис мысленно содрогнулась. Его рука скользнула по её груди, задевая сосок. Вопреки памяти тела, её передернуло от этого прикосновения. В его глазах мелькнуло какое-то странное, полубезумное выражение. Беатрис могла поклясться, что он её хочет, но в этом желании было нечто донельзя страшное и извращенное.

— Мне показали, что ты делаешь со своими жертвами, — произнесла она, — с теми, кого называешь тварями. Я слышала твой разговор с Павлом. Поэтому я сбежала.

Он ударил её наотмашь. Потом ещё и ещё, и в какой-то миг даже сквозь приглушенные препаратом силы внутри неё шевельнулось нечто недоброе: агрессивное, готовое рвать на части. Животная часть измененной.

Дмитрий схватил её за волосы, с силой сжимая кулак, и Беатрис рванулась из ныне жалких сил, забыв о впивающихся в тело веревках — рванулась, стремясь добраться до его горла.

— Кто ты, если не тварь, Мария?! — прошипел он, глядя ей в глаза. — Когда начнешь скулить, как подыхающая сучка, убедишься в этом снова.

То, что происходило дальше, подошло бы для устрашения верующих. В Аду по их представлениям должно твориться нечто подобное. Она не знала, что боль может быть такой невыносимой и, что самое страшное, бесконечной. Первое время она ещё держалась, но потом, когда по щекам уже непроизвольно текли слезы, смешиваясь с кровью и потом, Беатрис начала мечтать о смерти, как о долгожданном избавлении. Раньше она думала, что все это для красного словца, что не бывает такой боли, которая отрицает древнейший инстинкт выживания. Она ошибалась.