Брайан Форбс - Порочные игры

— Почему вы так решили?

— Допустим, опыт подсказывает. Когда ничего нельзя узнать из обычных источников, дело пахнет именно этим. И место, которое он выбрал для встречи с Создателем, тоже кое о чем говорит. Впрочем, все это я беру на себя. Я продолжаю копать. Как долго вы собираетесь там оставаться?

— Минимум неделю.

— За это время должно появиться что-нибудь новенькое. Когда приедете, позвоните, или я сам с вами свяжусь.

Роджер вернулся в комнату в тот момент, когда я прощался с Албертом.

— Это мой издатель, — сказал я Роджеру. — Волнуется, как бы я не опоздал со сдачей романа. На этот раз они заплатили довольно приличный аванс. Вы никогда не пробовали писать?

— Пробовал, даже написал кое-что, но боюсь, не смогу закончить.

— А о чем?

— Руссо и культ божественного гения в 1770-е и 80-е годы. Вряд ли вызовет большой интерес у Книжного общества.

— Можно мне почитать?

— Зачем тебе такие мучения? Ну ладно, подумаю.

Только во время нашей обычной утренней прогулки — где-то на полпути — Роджер после долгого молчания снова заговорил о Генри. Избегая смотреть мне в глаза и устремив взгляд на покрытые солнечными бликами волны, он вдруг сказал:

— Я думал о твоих проблемах. Возможно, один мой знакомый тебе поможет.

— Правда? Кто же это?

— Ты его не знаешь. Бывший полицейский. Точнее, его можно считать полицейским — он служил в полиции нравов и однажды сделал для меня доброе дело. — Он по-прежнему не смотрел на меня.

— Почему вы так думаете?

— Птицы одного полета гнездятся неподалеку, — заметил Роджер. — Он тоже когда-то знал Генри.

— Не упоминал ли о нем как-нибудь Генри в разговоре со мной?

— Вряд ли. Что интересно — я из-за этого почти не спал всю ночь, все думал, — ты ведь ошибался, полагая, что знаешь Генри лучше всех. Ты знал его только с хорошей стороны, а я — с плохой, и поэтому мне было известно больше, что очень важно в оценке человека. Как видишь, Генри вел двойную жизнь, и его вторая жизнь, как и у многих из нас, была неправедной.

На какое-то время мы замолчали, а потом он сказал:

— Я свяжусь с этим человеком, попробую выяснить, согласится ли он с тобой встретиться. Конечно, если ты собираешься и впредь этим заниматься.

— Я уже слишком далеко зашел, — сказал я.

Он не вспоминал об этом до дня моего отъезда. На исходе второй недели я почувствовал, что запас терпения у Роджера исчерпан. Он ничего не говорил из вежливости, но у него, как и у многих привыкших жить в одиночестве людей, был устоявшийся образ жизни, и он с трудом скрывал свое раздражение. Наверно, домашние раздоры нередко происходят оттого, что приходится делить единственную ванную. Он горячо возражал, когда я объявил ему о своем отъезде, но в тоне его я уловил нотку облегчения. Еще раз звонил Алберт, ничего нового не сказал, а расспрашивать его при Роджере было неудобно. Две недели, проведенные в безопасности вне Лондона, излечили меня от паники, и мне даже захотелось поработать над романом в привычной обстановке. На прощанье я оставил Роджеру в подарок полдюжины бутылок его любимого «молта». Только во время нашего последнего завтрака он пододвинул мне листок.

— Здесь фамилия и адрес человека, о котором я тебе говорил. Он будет рад тебя видеть, если ты не раздумал заниматься этим делом.

Когда подъехало такси, он сделал то, чего не делал никогда, — неуклюже обнял меня и поцеловал в щеку. Мы оба смутились. В первый раз я видел его таким сентиментальным.

— Береги себя и не исчезай надолго. С тобой было так замечательно, такое событие в моей жизни — просто нет слов. Поговорить о прошлом. Да просто — с кем-нибудь поговорить. Мои соседи — люди приятные, но почему-то не вдохновляют меня.

— Очень благодарен вам за прием. Я по-настоящему отдохнул. Вы тоже себя берегите. И заканчивайте вашу книгу — она замечательная.

— Да брось ты! Такая же скучная и педантичная, как я сам.

Только в поезде я развернул записку. Его звали Джордж Пирсон, а жил он где-то в Уэмбли. Я тщательно свернул листок и положил в бумажник. Надо бы бросить все это. Будь что будет. Все бросить, прислушаться к предупреждениям, удовольствоваться необъяснимым, немыслимым, спать спокойно и снова начать прежнюю мирную жизнь. Насколько меньше было бы боли и бед!

К счастью, на этот раз в поезде был вагон-ресторан. Я просидел за столиком долго, обдумывая откровения Роджера. Мне действительно было трудно примирить того Генри, которого я знал, с тем, который оказывал Роджеру сексуальные услуги. Когда наша троица распалась, мне пришлось смириться с мыслью о том, что Софи, уйдя от меня, занимается любовью с Генри; но представить в постели Генри и Роджера было непросто. Я всегда мысленно отгораживался от представлений о физической стороне гомосексуализма. То ли это типично для гетеросексуала, то ли именно для меня — не знаю. Большую часть путешествия я старался припомнить какие-то другие случаи, которые дали бы мне ключ к разгадке истинной натуры Генри. Задним числом я осознал свою наивность. Я всегда подозревал, что Генри — великий мастер лгать. Он лгал хладнокровно, уверенно, словно каждым своим шагом брал реванш за какое-то неведомое поражение. А открытие Алберта, касающееся увлечения Софи наркотиками, заставило меня понять, что и тут я безнадежно заблуждался.

Чем ближе я подъезжал к Лондону, тем с большей силой на меня накатывали старые заботы. Я вспомнил, что венецианская полиция собиралась вызвать меня в качестве важного свидетеля: удовольствие весьма сомнительное. Дома я обнаружил, что все на месте и никаких новых посланий на компьютере нет. Вроде бы опасность миновала, и я мог перевести дух.

На следующей неделе я несколько раз вспоминал о приятеле Роджера, но никак не мог решить, стоит ли к нему обращаться. На первый взгляд знакомство с ним казалось достаточно безопасным. Роджеру я абсолютно доверял, так что вряд ли этот Пирсон мог иметь какое-нибудь отношение к случившемуся. Из намеков Роджера я также понял, что Пирсон был каким-то образом связан с Генри и мог пролить свет на его «самоубийство». В общем, по некотором размышлении, я решил не упускать этот шанс.

Прежде чем позвонить Пирсону, я, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, снова обследовал ящики с бумагами Генри в надежде найти что-то важное, чего я раньше не заметил. Единственное, что привлекло мое внимание на этот раз, было упоминание о книге «Вальтер, моя тайная жизнь» — занудной истории какого-то фанатичного викторианского развратника, который без конца трахался. Генри записал: «Наткнулся на эту книгу в Нью-Йорке, где она сейчас в свободной продаже. По-моему, захватывающее чтиво, надо дать ее С.».

Может быть, С. — это Софи или кто-то еще с таким же инициалом? В обществе Генри всегда подчеркивал свои высокие требования к морали, но эта запись говорила о пристрастии к низменным, грязным сторонам сексуальной жизни, что соответствовало откровениям Роджера.