Айдар Павлов - Время Полицая

Офис патриарха дислоцировался в старом здании на улице Восстания, занимая там весь второй этаж. Контора Ильи Павловича внешне старалась не выделяться из серой массы Госучреждений, расположенных рядом в том же подъезде, и не блистала пред народом во всем своем великолепии, в 91-м народ бы этого просто не понял. Если поглядеть с улицы или с лестницы, это была удивительно скромная, деликатная структура. Однако если кому-то с улицы удалось бы проникнуть на фирму сквозь кордон бритых охранников, то он бы убедился: у Романова варится столько денег, сколько их нет на всей улице Восстания.

Имея на животе заслуженное брюшко, за спиной - почтенный полтинник, под задом - высокое кресло, Илья Павлович сидел более чем ровно в этой непростой жизни. Вплоть до злополучного 2-го декабря его биографию украшала всего одна перемена: когда время заменило миф о коммунистической партии на что-то более современное, Романов сменил приемную секретаря обкома с красной скатертью на кабинет президента компании с белыми стенами, - на этом перестройка благополучно завершилась. “Можно сидеть дальше, - дальновидно полагал Илья Павлович, - по крайней мере, лет десять”.

Положение и связи перешли к нему от отца, Павла Андреевича Романова. В свои лучшие времена старик умудрился войти в круг приближенных Григория Васильевича Романова, однофамильца и легендарного ленинградского вождя. Более того, они вместе выпивали шампанское из музейного сервиза восемнадцатого века и наслаждались прозрачным голосом Людмилы Сенчиной во время ее домашних концертов во дворце Григория Васильевича в Юкках. Так что, если использовать слово крутой в смысле застойных времен, то старик был крут: Славно отвоевав военным прокурором, Павел Андреевич мягко пересел из полевого джипа в черную Волгу и благополучно оставался в ней вплоть до восемьдесят третьего. В восемьдесят третьем дед вовремя и с помпой почил. Хоронили плача и стеная толпою в сотню человек, в которую зарядили даже пионеров-активистов из ближайшей средней школы. Повремени с успением два-три года, и ничего б такого не застал крутой дедушка, оказался б среди дураков и упырей для народа, хотя потрудился на ура и заработал благ земных соответственно.

Так вот, блага земные (не только ведь золотишко партии, а вообще, влияние, авторитет, имя) перешло по наследству к Илье Павловичу Романову. Из дворца на Каменном острове, правда, пришлось перебраться в обитель поскромнее, но все ж отпрыск такого старика, как Павел Андреевич побираться пойдет не скоро.

Гармонично вписавшись в процесс реформирования государства, Илья Павлович обоготворил профессионализм, американский доллар и, закатав рукава, энергично стал нанизывать на каждую тысчонку человеческие души, жизни и судьбы, как его предок нанизывал все это дело на острие марксистско-ленинской идеи. Спуску он никому не давал: ни бездарным партнером, ни хитрым конкурентам.

У него было два ребенка: восемнадцатилетняя дочь Олеся и сын от первого брака Полицай, - дети до того разные, что с ума можно было сойти.

Обращаясь к сыну, Илья Павлович говорил просто: Пол. Имя Вадим, о котором едва ли помнил сам Полицай, оказалось слишком сложным и не прижилось к такому простому парню как он. Коллеги и знакомые испытывали к Полицаю безграничное, непререкаемое уважение, шутка ли: лазерный, испепеляющий взгляд, крутой лоб, две золотые, коронки на передних зубах; человек-мускул, Полицай ежегодно выигрывал городские соревнования по нетрадиционной борьбе, а на отцовском предприятии числился начальником охраны, насчитывающей шесть десятков ребят спортивного телосложения. Работы у Полицая было по горло. В разгар приватизационного бума мешки с деньгами летали по воздуху. Они были практически ничьи, однако их надлежало поймать так, чтоб не подохнуть. Опасные и ответственные задачи приходилось решать сыну Ильи Павловича, вот, попробуйте его не уважать.

Прямая противоположность брату - Олеся. Развитие бедной девушки к восемнадцати годам едва перевалило уровень трехмесячного младенца. Крест и боль Романовых. Олеся безвылазно жила в комнате, стены и пол которой были сплошь выложены мягкими розовыми подушками из шелка: так обустраивают комнаты умалишенных, чтобы во время своих загонов они не навредили самим себе. А загонов у Олеси хватало. Подобно папе и брату, спуску она никому не давала. Особым раздражителем для Олеси служили чужие носы. К примеру, шнобель папы, с которым у нее было много общего и форма носа которого напоминала ее собственный. Едва появлялась возможность, Олеся пыталась вырвать нос собеседника под корень. Перепадало не только папе, но и маме, и Полицаю, - всем, кто удостаивался аудиенции девушки в розовых владениях. По счастью, таковых можно было пересчитать по пальцам одной руки, для прочих доступ в келью Олеси был строго воспрещен, да и мало кто знал о ее существовании.

В комнате Олеси не было ни окон, ни дверных ручек, ни единого твердого предмета. Войти туда - пожалуйста, а вот выйти, если дверь захлопнется, никак нельзя. Да этого и не требовалось Олесе. По крайней мере, ее фантазия не могла охватить ту данность, что за розовыми стенами существует какое-то любопытное продолжение.

Объем сознания людей невозможно уложить в строгую шкалу подобно физическому росту, и все-таки каждому из нас отведены свои пределы. Сознание иногда в состоянии растянуться на года, века и даже тысячелетия. Метраж сознания Олеси Романовой не превышал нескольких секунд времени, метраж ее брата был ограничен несколькими сутками; дальнозоркость Ильи Павловича позволяла контролировать года. Однако и это мелочь, если вспомнить о загадочной расе людей, улыбающихся сквозь толщу веков со средневековых гравюр или в гекзаметре античного стиха: "Время? - говорят они. - Времени не существует. Мы здесь и там. Блаженна Олеся! Ибо не знает времени, мрачного пугала человеческого..."

Блаженная Олеся вполне довольствовалась тем, что видела вокруг себя: кондиционер на потолке, кровать у стены, фиксированное царское кресло в центре розовой комнаты, наконец, целый штат заморских игрушек. Их было много-много у Олеси, и все мягкие. Даже деревянный по замыслу папы Карло Буратино, и тот мягкий, плюшевый. К тому же без носа - длинный вызывающий шнобель поделом оторвался при первом знакомстве со своенравной девицей.

Так уж сложилось, что никому не желавшая ни добра, ни зла незлопамятная Олеся приучила домашних ничего хорошего от нее не ждать и не расслабляться. Выбить тарелку из рук матери, вцепиться кому-нибудь если не в нос, то в волосы, порвать одежду было для нее забавным приключением и необходимой эмоциональной встряской. Вела она себя столь независимо, что родные ее очень боялись и в розовой комнате вставали на цыпочки. Более других - Полицай. Человек - мускул, не башка - дерево, не кулаки - стальные гири, он чувствовал вблизи сестры-младенца восемнадцати лет безотчетный подсознательный страх и сводящий скулы дискомфорт, ни разу не оставался с Олесей наедине и никогда не смотрел ей в глаза.