Вячеслав Энсон - Эра беззакония

— Ты о чем, Коль? Только что говорил: все нормально, — Женька уставился на него непонимающе.

— «Бзик» заскочил. От долгого сидения… — Калмычков взглянул на часы: «Десять вечера. Должен лежать на диване, пялиться в телевизор. Проклятый футбол!..»

Большому футболу он обязан субботним сидением на службе. Городу — праздник, а милиции похлеще операции «Антитеррор». Фанат, противник многочисленный и дурной. Стрелять в него «не моги», а утихомирить надо. Вот и подставляют мужики свои головы. Под арматуру, камни и бутылки. Весь ОМОН «болеет» сейчас на Кировском стадионе. Плюс курсанты и две роты солдат. Личный состав ГУВД поднят «по-боевому», начальство руководит с гостевых трибун.

Калмычкова оставили «в расположении». Как всегда. «Для связи и наблюдения…» — гласит приказ. Он единственный в Главке, кто равнодушен к футболу. Все остальные любят, во всяком случае, на словах, и прут руководить оцеплением с большой охотой. Халява в чистом виде, почти без риска для жизни.

Калмычков к футболу не просто равнодушен. Он его ненавидит. По известной ему причине, еще со школы. Сильнее он ненавидит только волнистых попугайчиков. «Эти гады ползают по спине, протыкая коготками рубашку, и испражняются на воротник… — объясняет он. — Или в тарелку. За что их любить?»

— Вдуют московские гости «Зенитушке», — предположил Калмычков. Он дилетант, не ему прогнозировать. Интуиция опять встрепенулась.

— Не факт!.. — Женька знаток. — Наши на пике формы. Играют в родном городе.

— Тогда за победу! — Калмычков поднял рюмку. — Прорвемся, Жека! И не только в футболе.

— Ты прав, как всегда. — Женька выпил и откинулся в кресле. Оно жалобно скрипнуло, выдавая растущий привес. — Тесновато у тебя.

— Это не у меня, — засмеялся Калмычков. — Это кто-то растет в ширину. Звал я тебя в десятом классе на бокс? А ты сбежал со второй тренировки. «Качалка, качалка!..» Вот и вылезла твоя качалка.

Женька отмахнулся.

— За мной девки табунами бегали! — Он попытался согнуть руку в локте. — Бицепс был сорок сантиметров.

Калмычков ткнул друга в рыхлое плечо, и они заржали, как школяры-переростки. Женька колыхался когда-то мускулистым телом, вторым подбородком и детскими розовыми щеками. Он сильно прибавил в весе. Незнакомые люди при встрече лепили на него ярлык — «бандит на пенсии». И сильно ошибались.

А Калмычков сохранил к тридцати пяти годам и живость, и фигуру. Поджарый, костистый, выше среднего роста. На плакатного милиционера не тянет, но мужчина, и без формы, заметный. Женщины в его присутствии начинают оправлять перышки.

Темные волосы, стриженные в традициях классики парикмахерского мастерства, задают верный тон при знакомстве с его портретом. Эпоха бандитских ежиков кончилась для Калмычкова вместе с переходом в Главк. Теперь к его волосам допущена только одна парикмахерша. Хорошая стрижка — ключ к лицу. Сколько ни подбирал прическу методом проб и ошибок, только толстая Люся сумела найти решение для его нестандартной головы. Встает с ее кресла — хоть генеральские погоны вручай. Такой представительный получается мужчина. Облагораживает Люсина стрижка его худощавое лицо. Повышает класс. Крупным чертам недостает благородства, слегка грубоваты. При более спокойной работе они сложились бы в портрет интеллигента, сгладились и истончились. Но при нынешней, в розыске, выпятили волевые качества. Лицо, это слепок с характера. А по характеру Калмычков — колун, способный крушить оборону подозреваемых, а подвернуться, так и неразумные воли собственных подчиненных. Добрым словом крушит, естественно. Смог бы и кулаком, но до этого обычно не доходит. Лицо предупреждает доходчиво, без вариантов и разночтений.

Манера общения соответствует лицу. С суровостью он переигрывает. Эксплуатирует образ громилы и простака, а настоящего себя не показывает. Спрятал он глубоко и врожденную совесть, и воспитанную родителями порядочность. Спрятал давно, чтобы не вступали в диссонанс с серой формой и такими же серыми буднями. Не вяжутся и мешают работать.

И глаза у него не плакатные, без стали и железобетона. Задумчивые глаза, внимательные. Читается в них юрфак ЛГУ, опыт и сотни распутанных преступлений. С глазами у него беда — трудно спрятать умный взгляд под фуражкой с кокардой. Особенно от начальства. Глаза Калмычков опускает. Или отводит, когда не ведет допрос.

Таким он пришел служить в Главк. Заточенным на борьбу и победу. Но восемнадцать спокойных месяцев смягчили наработанные черты. Сбили жесткость, разбавили смесью апатии и растерянности. «Кто я, где я?.. Зачем?..» Заржавел, одним словом, колун. Расползлись вдруг залысины, приросли к переносице очки. Помягчел, натянул маску клерка, готового выслушать, и понять, и исполнить, если прикажут. Вроде он уже не боевая единица, а винтик в чужом механизме. Спрятался Калмычков под новую маску. Многие верят, только Женька все время морщится: «Опять ты включил ментовскую улыбочку?»

Женьке можно. Женька Привалов друг и соратник, второе калмычковское «я».

— Что-то долго тебя в начальники отдела не переводят, — сказало это «Я», подкладывая кусочек семги на бутерброд. — Обещали. Или развели?

— Хрен поймешь! Ситуация изменилась. Макарыч хотел за полгода продвинуть… — Калмычков вспомнил про затухаюшую сигару и принялся ее растягивать. Одновременно говорил. — Макарыча на пенсию выперли. С кого теперь спрос? Погоди, Жека, дай раскурю…

— А новый начальник отдела? — пристал Женька. — Тот, что вместо Макарыча. Ты про него говорил. Перельман, кажется?

— Московский засланец. Под него Макарыча и схарчили. Место расчищали, — Калмычков справился с сигарой и теперь наслаждался, пуская кольца. Коньяк, закуску и сигары привез Женька. «Надо же, — подумал Калмычков, — пять лет назад пиву «Балтика» радовались, а теперь «Хеннеси ХО», «Коиба»… Растет жизненный уровень населения».

— Фамилия у него странная… — сказал Женька. — Он кто?

— Неважно, — ответил Калмычков. — Не в национальности дело.

— А имя-отчество его как?

— Иван Иваныч его зовут, — отрубил Калмычков. — Что, своих козлов вокруг мало?

— Хватает, — упрямо гнул Женька, — только, на карьере теперь поставь крест… Напрасно ушел с «земли». Как жили!.. Все под рукой: ресурс, уважение… А что сейчас? Где результат?

— Ты за мои результаты не переживай, — обиделся Калмычков. — Мне даже завидовать можно. Все, что планировал к тридцати пяти годам — выполнил. Все есть…

— Что у тебя есть, нищита милицейская? — съехидничал Женька.

— Все! Звание, должность. Заметь, не «на земле» сижу, в Главке. Дальше по списку: квартира, машина, деньжата кое-какие… Жена, дочь-красотуля… Друган есть! Ни за какие бабки не купишь!