Наль Подольский - Книга Легиона

Вторым делом, расширившим ее кругозор, было хищение ценных цветных металлов и связанные с ним незаконные банковские операции. Дело оказалось сложным и разветвленным, состоящим, по сути, из нескольких дел, по характеру и масштабу оно не укладывалось в компетенцию районной прокуратуры и, к большому удовольствию Марго, его забрала к себе ФСБ. Но кое-что для себя новое ей довелось все же узнать, и она успела многому удивиться. Если раньше при слове «хищение» ей представлялись заводские цеха или склады, подкупленная охрана и подозрительного вида люди, грузившие объект хищения в фургоны с фальшивыми номерами, то здесь все выглядело совершенно иначе. Трое из подследственных в процессе преступной деятельности не прикасались вообще ни к чему, кроме клавиатуры своих служебных компьютеров. Во время следственного эксперимента Марго наблюдала, как щуплый человечек в очках, не выпуская изо рта сигареты, щелкает клавишами, задумчиво пускает клубы дыма в экран монитора и набирает коды чужих банковских операций, а в результате за тридевять земель, невесть где, другие компьютеры переводят крупные суммы на указанные им счета или предписанным образом изменяют их реквизиты. Все это стало бы понятнее, если бы после этих перемещений какие-то люди в срочном порядке снимали гигантские суммы со счетов в банках и увозили мешки с деньгами в неизвестном направлении, но ничего подобного не происходило. Преступление начиналось и кончалось в компьютерах. Марго полностью доверяла экспертам, но никак не могла себя убедить, что имеет дело с полноценным преступлением. И уж совсем не по уму ей было понять, как эти оккультные операции увязываются с тем, что в конце цепочки, в данном случае в Калининградском порту, кто-то все-таки грузил реальные слитки иридия на реальный грузопассажирский теплоход, не подозревая при этом, что принимает участие в сложнейшей совокупности действий, именуемой «хищение в особо крупных размерах».

Марго облегченно вздохнула, когда перестала иметь отношение к этому делу, но вынуждена была признать, что преступление может совершаться вне материального мира, исключительно в информационной сфере, и только по специальной команде эта криминально подпорченная информация, подобно бактерии или вирусу из пробирки, может губительно влиять на события материального мира.

Были и другие мелкие случаи, воспитавшие в Марго, как она полагала, определенную широту мышления. Но она всегда твердо знала, что всякие аномалии являются исключениями, подтверждающими правила, и когда речь идет о делах следственных, недопустимо признавать в правилах возможность существования аномалий, заранее готовя тем самым лазейки для будущих преступников. Она же сама должна отстаивать правила, а учитывать исключения не обязана, более того — не имеет права. Что же до Паулс, то все, с ней связанное, было сплошной аномалией и, следуя логике, не касалось Марго.

Примерно в таком ключе наведя порядок в своих мыслях, Марго тем не менее обнаружила, что никак не может выкинуть Паулс из головы. Пришлось признать, что история Паулс успела каким-то образом войти в область личных интересов Марго, то есть, как принято теперь выражаться, стала ее хобби. Отправляя брошюры Паулс почему-то в сейф, а не на полку шкафа, где хранились дела самоубийц, Марго не вполне логично пришла к заключению, что ей самой следует проветриться и отдохнуть. Впрочем, мысль была своевременная, ибо по графику отпуск Марго начинался через неделю, в конце июля.

Действуя по заранее намеченному плану, сожитель Марго объявил жене, что часть отпуска, две недели, намерен провести с приятелем на рыбалке. Такая мотивировка у них в семье считалась законной и использовалась уже три года подряд. Предполагалось, что вместе с Марго они уедут на Азовское море, чтобы поплавать в соленой воде и погреться на южном солнце. И вот, можно сказать, в последний момент, Марго взбрыкнула. Она впервые применила к себе мысленно это слово, отчего получила определенное удовольствие. Она сказала, что ей не хочется рвать отпуск на части и давно пора повидаться с родственниками, а его жене, наверняка, все известно об их делишках, и стало быть, теперь не только он врет жене, но и она ему, и все это рано или поздно завершится скандалом. Он отреагировал вяло, не стал спорить и уговаривать, и даже не обиделся на то, что их давние и на свой лад семейные отношения она назвала «делишками». Это разозлило ее окончательно, и внезапный разрыв, по крайней мере, на время отпуска, был подтвержден обеими сторонами.

А родственников у Марго почти не было — порода, что ли, такая, неживучая и неплодовитая. Отношения она поддерживала только с двоюродным дядькой, который был не намного старше ее, и его сыном, то есть своим троюродным братом, к коему испытывала материнские чувства, за неимением других объектов их приложения.

Дядька Платон, которого еще со студенческих лет она называла Платошей, в наше смутное время воплощал в себе качества, с точки зрения Марго, достойные уважения. Окончив Медицинский институт, он по распределению, вместе с женой-однокурсницей, уехал в забытую Богом сельскую больницу в Вологодской области, в которой проработал почти двадцать лет и оставался в ней до сих пор. Он ни разу не делал попыток перебраться в более престижное место, и вообще, продвинуться в смысле карьеры, хотя имел репутацию талантливого и грамотного врача. В отличие от него жена, по истечении положенных трех лет, рассталась с обязательной работой, а заодно и с мужем, и перебралась в Москву, где, освоив акупрессуру и мануальную терапию, сделалась модным целителем и обзавелась новой семьей. Их сына Олега она держала сперва при себе, но с появлением маленькой сестры, полностью поглощавшей свободное время матери, он постепенно прибился к отцу, и среднюю школу окончил уже у него, причем, с золотой медалью. Мальчика, начиная с восьмилетнего возраста, отличало поразительно устойчивое, прямо маниакальное пристрастие к морю, кораблям и морским сражениям. И хотя отец не любил ничего военного, он не препятствовал поступлению сына в военно-морское училище. Тот уже перешел на второй курс. У Марго же курсантское состояние родственника, которого она в душе почему-то считала не троюродным братом, а племянником, вызывало умиление. Она считала, что при нынешнем бедственном положении армии и флота офицерами стремятся стать только благородные люди. А само слово «курсант» высекало в ее воображении расплывчатые представления о праздничных школьных балах, о первых прогулках под руку вдоль тенистых бульваров и робких поцелуях в тени цветущих акаций, фокусируя ее ностальгию по красивой и беззаботной юности, которой у нее никогда не было. Племянника, впрочем, она называла чаще не курсантом, а гардемарином, отталкиваясь от полюбившегося ей телевизионного сериала.