Александр Бородыня - Крепы

— Да, магия, и нечего тут иронизировать.

Я повернулся к молодому человеку и, с трудом сдерживая нервный смех, спросил:

— И вы механизм?

— Нет, Тимур живой человек, — ответила за него кукла. — Мы любим друг друга, и нас объединяет общее дело.

В ее голосе действительно был какой-то хорошо скрытый металл.

Подросток протянул мне руку, ладонь была потная и квадратная. Немного потупившись, он представился:

— Тимур Саморыга.

— Очень приятно. — Я пожал эту ладонь. — Но поскольку вы не сумасшедший представитель завода и не механизм из музея, то скажите мне, Тимур Саморыга, что означает весь этот бред?

— А что вас интересует?

— Да уж так сразу и не скажешь. — Я опять отхлебнул холодного кофе. — У вас тут много интересного.

Мы немного постояли за столом молча, переминаясь с ноги на ногу.

— Саморыга? — вспомнил я. — Кажется, что-то было в музее?

— Я праправнук великого русского мастера Ивана Прокофьевича Саморыги, — сказал молодой человек. — Ее создателя. — И он смущенно показал глазами на свою спутницу.

Он хотел добавить что-то еще, но кукла резким движением прервала его:

— Тихо, Тимур, молчи! — Она взяла меня за руку. Ее голос стал звонким. — Некогда уже. — Она говорила очень быстро, обращаясь к подростку. — Ты вот что, Тимур, попробуй вывести его другим ходом. А я попытаюсь задержать…

Белый колпак за стойкой повернулся в нашу сторону. Подросток подтолкнул меня к небольшой двери, ведущей во внутренние помещения, но я не собирался никуда бежать, меня просто разбирал смех.

Его хорошо было видно за стеклом кафе — по пустынной улице нелепой и плавной походкой вышагивал робот, механический Ипполит Карпович: фуражка, форменные ботинки, костюмчик из зеленого сукна.

— Идите, — сказала кукла.

— Да никуда я не пойду!

— Вот и глупо! Тимур, тащи его силой!

Она шагнула к двери на улицу и вышла из кафе. Походка у нее была естественнее, чем у робота, но и в ней чувствовалась механическая угловатость.

На миг налетело воспоминание: загаженный пол, железная коробочка стерилизатора, пепельница, полная окурков, шприц, танец выжженных вен на собственной руке…

Дома здесь, как и везде в городе, стояли друг к другу плотно, стена к стене. Улица была как каменный широкий коридор, устланный гладким черным булыжником. Солнце немного отсвечивало в витрине, но видно было хорошо: механические люди остановились друг против друга. Робот, совсем как человек, поправил фуражку, и руки его повисли вдоль тела. Кукла в ответ поправила прическу и сделала реверанс, — ей явно недоставало шелковой юбки.

— Эх, — простонал Тимур. — Он же ее изломает. Ну, ничего… — Потомок мастера потянул меня с такой силой, что трудно было не подчиниться. — Не впервой, отреставрируем!

Что-то переменилось: то ли бармен уронил стакан, то ли вскрикнул один из мальчиков. Я отвлекся лишь на мгновение, Тимур распахнул дверь и втолкнул меня во внутренний коридор. Когда дверь, притянутая мощной пружиной, уже закрывалась за нами, я увидел, как в ярких солнечных лучах катится по чистой брусчатке изящная женская головка, отломившаяся от туловища, и как белые перчатки робота упираются в стеклянную дверь кафе.

— Может быть, в милицию позвонить? — с трудом поспевая за Тимуром, спрашивал я. — Или у вас здесь это не принято?

Миновав небольшую кухню, мы оказались в кабинете директора. Тимур одним движением подвинул огромный полированный стол, с которого посыпались листы бумаги и авторучки, наклонился и поднял ковер. Я увидел уродующий паркетную елочку квадратный дощатый люк.

— Давайте-ка, лезьте сюда, — приказал Тимур.

Люк со скрипом распахнулся. Вниз, во мрак, вели грязные деревянные ступени.

— Подземный ход! — восторженно вскрикнул я.

— А что вы еще хотели увидеть? — Тимур опять подтолкнул меня. — Идите по туннелю прямо и никуда не сворачивайте.

— А вы?

— А я вернусь, иначе они там ее по винтику на сувениры растащат: семнадцатый век все-таки.

Я успел уже немного спуститься, когда он захлопнул над моей головой крышку люка. Было слышно, как он застилает ковер. Погони никакой не было, над головой — тишина. Но не возвращаться же назад? Здесь должен быть другой выход.

Стены подземного хода были выстланы досками, как, впрочем, и пол, и потолок. Через каждые десять метров сверху свисали на шнуре слабые электрические лампочки. Доски белые, новые, свежеоструганные. Они скрипели под ногами, и от них исходил приятный столярный запах, — вероятно, они не представляли исторической ценности. Идти пришлось недолго. Вскоре слева от себя я увидел дверь, обычную дверь, такую же, как в кабинете главного инженера на заводе, но она была закрыта. С минуту я потоптался на месте, хотел закурить, сунул руку в карман, пальцы наткнулись на конверт. Письмо Арины Шалвовны сильно помялось, и я решил его вскрыть.

Записка оказалась коротенькой и совершенно бессмысленной. Полузнакомым почерком Арины было написано:

«Ну вот и молодец. Ты сделал все так, как от тебя ожидали, теперь перестань трястись и толкни эту дверь, что находится прямо перед тобой. Арина».

Я толкнул дверь и замер на пороге. Освещая небольшую комнатку, ярко горела люстра. На полированном журнальном столике стояла початая бутылка красного вина, там же были два хрустальных бокала. А слева от столика, закинув ногу на ногу, сидела моя бывшая жена Марта.

— Ну, что же ты встал, заходи, — сказала она мягко. — Я давно тебя жду.

Я хотела его задержать. Почему? В памяти стоял большой квадратный циферблат с золотыми римскими цифрами — часы над аэровокзалом, а над часами на каменном карнизе сидел воробей — такой радикально черный, каких не бывает в природе, и клюв его отливал металлом. Что-то неприятное было в этой птице.

«И больше ни одной птицы, — думала я. — Город, лишенный птиц. Впрочем, нет. Я видела еще одну, точно такую же, или это была все та же?»

Он сидел в кресле, полуприкрыв глаза, такой же сухой и старомодный, как его саквояж. Под потолком горела яркая люстра. Возле шкафа на полу стоял мой неразобранный чемодан, на столе — две пустые кофейные чашки.

— Вы обратили внимание, — сказал он и посмотрел на меня, — город пустой какой-то, будто все вымерли?

— Может быть, еще кофе? — спросила я.

— Да нет, пойду, засиделся я тут у вас. А то еще в гостиницу не пустят.

Почему я хотела задержать его? Страха тогда никакого не было. Пожалуй, только неловкость. Мне отчего-то неудобно было оставаться одной в этой пустой роскошной квартире. За окнами скопилась ночная мгла. Освещенных квартир было очень мало. Во всем доме светилось только одно окно.

— Действительно безлюдно, — согласилась я. — И спать здесь рано ложатся. Может быть, посидите еще?