Николь Жамэ - Дольмен

Внезапно путь ей преградила грузная фигура сына. Размахивая руками, он не давал ей пройти. Она шлепнула его ладонью, как обычно делала, когда он не слушался, но тот не двинулся с места. Губы Пьеррика кривились, с них слетали резкие, отрывистые звуки, которые невозможно было понять, но вдруг возникло слово, ясно различимое, чего с ним не случалось с самого детства.

— Ребенок. — Вслед за первым Пьеррик произнес еще несколько слов. Ивонна не верила своим ушам. — Ребенок… нельзя убить… ребенок.

Охваченная отвращением и бешенством, Ивонна ударила его в лицо так сильно, что немой покачнулся и упал навзничь. Ворочаясь на земле, как гигантский жук, он был не способен подняться, но продолжал говорить:

— Скажу все… мертвая женщина… все скажу… золото… все…

На Ивонну сошло безумие, зрачки ее сузились, она схватила голову своего дебила сына и принялась бить ее о камень, еще и еще.

Первым их заметил Люка. Они с Мари шли на фаянсовую фабрику, надеясь найти там Ивонну, однако такой встречи уж никак не ожидали.

— Что она делает? Сумасшедшая!

— Пьеррик!

С огромным трудом Люка в конце концов утихомирил Ивонну, а Мари присела на колени рядом с неподвижным телом Пьеррика, который потерял сознание.

— Пульс почти не прослушивается.

Люка уже набирал номер.

— Морино? Это Ферсен. Вызовите вертолет службы спасения, рядом с фаянсовой фабрикой Ле Бианов находится тяжелораненый.

Потрясенная Мари повернулась к Ивонне, на которую Люка надел наручники. Старая женщина смотрела вдаль, словно все происходящее ее не касалось.

— Гвен никогда вам этого не простит!

В ту же секунду Люка понял, что в невероятном самообладании этого чудовища имелась брешь и реплика Мари достигла цели.

Ивонна ничего не отрицала, но объяснять свой поступок отказалась.

— Вас подвергнут медицинскому освидетельствованию за попытку совершить убийство, — заявил Ферсен. — А если Пьеррик не выживет, вы будете осуждены за убийство. — Он показал Ивонне медицинскую карту. — Странно, что ваш муж Эрве Легелек передал свою умственную неполноценность всем детям, кроме Гвен.

— Значит, она оказалась более крепкой, чем братья, — проговорила Ивонна.

— Или, попросту, Гвен — не его дочь, — уточнила Мари. — Отец рассказывал, что в ту пору этот странный брак вызвал многочисленные толки: хорошенькая булочница выходит замуж за деревенского дурачка.

— Вы ведь тоже не верите в чудеса, капитан? — рассмеялся Ферсен. — Кто настоящий отец вашей дочери, госпожа Ле Биан? Не из-за того ли, что его имя узнал Пьеррик, вы и хотели убить сына?

Без ответа.

— Даже если истек срок давности первого преступления, смерть близнецов станет отягчающим обстоятельством в момент вынесения приговора, — настаивал Люка. — Судьи безжалостны к матерям, которые расправляются с собственными детьми.

Она смотрела на полицейских, не произнося ни слова, сначала с презрением и недоверием, а потом с усталостью и скукой. Ивонна была непробиваема.

— Кому пришла в голову идея отвезти тело Мэри в район Молена ночью двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года?

Никакой реакции.

Тогда Мари и Люка развернули гипотезу о сокровищах, выброшенных на берег после кораблекрушения, спровоцированного детьми, и о том, что именно оно послужило начальным капиталом для строительства фаянсовой фабрики.

Единственный результат — беглый взгляд Ивонны, в котором не было ничего, кроме сочувствия их бесплодным усилиям.

Исчерпав все средства, Мари подумала, что подозреваемая напоминает ей каменного истукана наподобие менгира. Ивонна оживилась только раз, когда Мари затронула в ней единственную чувствительную струну.

— Ваше упрямство ни к чему хорошему не приведет. Как вы думаете, есть надежда, что Гвен во время допроса окажется менее скрытной?

Ответ прозвучал незамедлительно, он дышал неприкрытой ненавистью.

— Остановись, Мари Кермер! Ты сеешь вокруг себя зло с первой же минуты после своего возвращения! У бретонцев долгая память, запомни! Может, ты и доберешься до истины, но заплатишь слишком дорого! И никогда не будет тебе места на нашем острове!

— Бросьте эту каргу в камеру, сейчас же! — взревел Люка, увидев, что лицо Мари побелело.

Как только дверь за конвоем, который уводил Ивонну, закрылась, Ферсен не устоял перед соблазном обнять Мари.

— Не слушай безумную старуху! Она наговорит что угодно, лишь бы тебе насолить.

— Это не совсем так. — Мари отстранилась. — Прости, но мне лучше сейчас побыть одной.

Люка понял, что настаивать бесполезно: даже если он очень постарается, ему не удастся развеять ее плохое настроение.

Придя в отель, Мари удивилась, увидев задремавшего в кресле приемной Милика. Он почти сразу проснулся, его лицо осветила добрая улыбка, и ей стало легче. Мари еще раз подумала, что ей очень повезло с отцом.

— Захотелось увидеться с тобой, дочка, я уселся в кресло поудобнее, а потом заснул, ведь я уже старик. Море меня щадило, все время возвращая на берег, вот я и дожил до старости.

С отцом всегда так получалось: говорил он мало, и ей часто приходилось «читать между строк». Милик собирался побеседовать с ней о Кристиане, догадываясь о бушевавшей в ее груди буре противоречивых чувств.

— Я привыкла идеализировать Кристиана, считала, что на море он непобедим, и надеялась на его защиту. Но мой жених оказался трусом, лжецом и эгоистом. Правда, теперь у него даже нет возможности объясниться.

Милик молчал, теребя в руках мятую фуражку, потом заговорил, казалось бы, совсем о другом:

— Море нужно любить, но не стоит забывать о дистанции. Нельзя считать себя равным ему. Слишком сильная страсть мешает покорности, а грех гордыни море никогда не прощает, такое уж оно… — Он встал, поцеловал ее в лоб и легонько хлопнул по спине. — Если свадьба расстроилась, это знак свыше, что Кристиан — не твой суженый.

Они еще минутку постояли, потом Милик решил, что самое время сейчас пойти и вздремнуть.

Перед тем как им расстаться, Милик высказал еще одно соображение, прозвучавшее вполне невинно:

— Мне спокойнее, когда рядом с тобой этот полицейский из Парижа. По-моему, он стоящий парень.

Мари проводила глазами отца, который удалялся медленным шагом, вразвалочку. Милик обладал удивительным даром возвращать ей спокойствие. Хотя бы на время.

Глубокой ночью Люка все еще сражался с бывшей булочницей.

— Знаете, что я думаю, мадам Ле Биан? Всю жизнь вы завидовали Керсенам. Да, вы достигли финансового благополучия, преуспели в предпринимательстве, но вам всегда кое-чего не хватало.

— Может, замка, набитого дерьмом и прихвостнями?

— Аристократизма, шика, мадам Ле Биан. Чего у вас нет, того нет, а это не покупается.