Том Нокс - Метка Каина

— Та самая доктрина Семени Змея? Проклятие Каина?

— Да-да. Все то, что ты слышал от Вайнард. Странно, правда?

— Как ты сказал, когда они с Келлерманом сблизились… и насколько?

— Ну, они не были… э-э… любовниками. Но несколько лет назад Нэрн начал время от времени ездить в Намибию.

Машина теперь ползла по Бейкер-стрит. Солнца уже не было видно; улицы заполнились людьми. Три арабские женщины в бирюзовых хиджабах шли в нескольких шагах позади своего супруга, принаряженного в джинсы и бейсболку.

— Так. И что?

— Такие поездки недешево обходятся, это же другой конец света. А Нэрн не был богат.

Саймону не составило труда догадаться.

— Келлерман оплачивал его перелеты!

— Именно. Мы это можем с уверенностью сказать, потому что Ангус летал туда несколько раз за три года. И никогда никому не говорил, зачем он это делал и чем там занимался.

— Может, просто отдыхал?

Сандерсон прищурился.

— Далековато для простого серфинга!

— И ты уверен, что он теперь там, в Намибии, да?

Старший детектив улыбнулся с легким оттенком самодовольства.

— Уверен. Я даже пытался связаться с ним по его электронному адресу, вкратце сообщил о событиях. Решил проверить, нельзя ли его выманить оттуда. Ведь если он действительно там, то, скорее всего, продолжает просматривать электронную почту. Сам прикинь.

Саймон задумался. А Сандерсон признался:

— Я вообще-то не слишком далеко продвинулся. Не очень хорошая работа. Черт знает что такое… Но я, по крайней мере, успел спасти твой датский язык… вовремя подоспел.

Усталая улыбка полицейского была искренней и теплой. Саймон почувствовал себя немного лучше. Потом он вспомнил выражение лица Томаски. Его растущую ярость. Бешенство. И ему опять стало хуже.

Остаток пути до Скотланд-Ярда Куинн молчал. Он был задумчив и все то время, пока с него снимали официальные показания; оставался неразговорчив и тогда, когда вернулся наконец домой и обнял Сьюзи и Коннора с отчаянной родительской любовью, от которой едва не разорвалось его собственное сердце и не треснули ребра сына.

Подавленное тяжелое чувство не уходило, как слишком засидевшийся гость, как кровавое пятно, которое невозможно было устранить с пола у входа, как бы ни терли его песком и ни полировали. Журналист был подавлен и встревожен. Он наблюдал за полной домохозяйкой напротив, развешивающей на просушку кучу постельного белья. Жирная черная ворона прыгала по саду. К ним в дом явился полисмен, чтобы жить с ними, спать в гостевой спальне. Он слишком громко и в самое неожиданное время включал радио. У него был пистолет. Он читал спортивные журналы.

А Саймон тем временем искал сведения о католических сектах и польских скинхедах. Он пил слишком много кофе и разбирался в последних генетических исследованиях. Он отправил письмо по электронной почте Дэвиду во Францию и получил в ответ два сообщения. Эти письма были невероятно интересны и битком набиты информацией, но от них журналист стал еще острее ощущать опасность и чувство вины.

Саймон чувствовал себя виноватым, поскольку рассказал полицейским о Дэвиде, и все только потому, что Мартинес и его подруга, Эми, похоже, слишком боялись вмешательства стражей порядка. Все и везде были подозрительными, не достойными доверия, везде таилась угроза…

Теперь же Саймон гадал, а может ли он на самом деле доверять Сандерсону . Ведь Томаски выглядел вполне надежным человеком, веселым и порядочным, Саймону он в общем нравился , но этот самый Томаски пытался его убить… Кто мог бы с уверенностью утверждать, что хозяева поляка не находятся где-то рядом? Насколько глубоко, насколько далеко Саймон забрался во все это? И куда все это тянется?

Это все не так-то просто, Куинн, это все не так-то просто…

Пять дней спустя, сидя за своим письменным столом и опять грезя наяву, Саймон услышал телефонный звонок. Ему звонила какая-то растерянная, едва ли не обезумевшая полячка. Это оказалась сестра Томаски. Ее английский был ужасающ, но смысл слов был очевиден: женщина сгорала от стыда за то, что сделал ее брат, она хотела принести извинения Саймону. Она добралась до него с помощью кого-то из полицейских, так она объяснила.

Куинн несколько минут вслушивался в искренние слезливые слова, цветисто выражавшие славянское горе, чувствуя себя очень неловко. Да, конечно, Томаски напал на Саймона, однако в результате брат этой несчастной женщины погиб. И что тут можно было сказать? «Ничего, не беспокойтесь, все не так уж плохо?»

Женщина все бормотала и бормотала.

— Эндрю был хорошим поляком, мистер Куинн! Хорошим человеком, отличным парнем! Правильным… — Ее слова вдруг затихли, перейдя в напряженное молчание. — Он любил smalec и piwo [51] Смалец и пиво ( польск. ). . Он хороший. Обычный. Как все мужчины. А потом то место его изменило, оно его изменило…

— Простите?

— Да! Тот монастырь… тот монастырь, в Туретте, во Франции. — Послышался очередной сдавленный всхлип. — Когда он туда поехал, что-то случилось. Что-то очень плохое, и он стал другим. Przykro mi [52] Извините меня ( польск. ). . Мне очень жаль. Przykro mi…

Снова послышались рыдания, и разговор прервался.

— Bonjour!

Дэвид, выглянувший на крошечный балкончик гостиничного номера, нервно ответил на приветствие учтивого французского джентльмена средних лет, сидевшего с экземпляром «Фигаро» на соседнем балконе. Мартинес с трудом улыбнулся, потом решительно повернул голову в другую сторону. Он не желал разговаривать, он не хотел, чтобы хоть кто-то узнал его. Он хотел оставаться полностью и абсолютно анонимной персоной.

Поэтому Дэвид стал смотреть в другом направлении, в сторону морского горизонта Биаррица. Картина была впечатляющей: огромные золотые пляжи, обрамленные мерцающим кружевом набегающих на берег волн; архитектура, представлявшая собой смесь викторианских городских домов, бетонных казино и розовых оштукатуренных дворцов… Эта странная и нелепая путаница вполне соответствовала душевному состоянию Дэвида.

Они уже несколько дней прятались в этом отеле, пользуясь только телефонами-автоматами и время от времени выбираясь в интернет-кафе, чтобы получить электронную почту. Дэвид получил два сообщения от Саймона Куинна с кое-какими новыми сведениями. Очень полезными.

Но все равно его не оставляло чувство какого-то смещения. Из-за того, что он находился здесь. И его дезориентация подчеркивалась одним ошеломительным новым фактом: они с Эми начали спать вместе.

Это случилось на вторую ночь их пребывания в Биаррице. Они решили, что с них довольно сидеть в крошечных смежных комнатках их номера в отеле. И потому тихонько отправились к Скале девственницы, самой высокой точке на здешнем мысу, откуда открывался прекрасный вид. И когда они стояли там, робко глядя на фонари, и звезды, и луну над заливом, и на туристов, поглощающих омаров в ресторанчиках внизу, — Эми вдруг разрыдалась.