Том Нокс - Метка Каина

— То есть? Но в чем тогда их отличие?

— У бушменов отличающийся набор генов и физиогномика. И стеатопигия.

— Стеато… что?

— Очень большие задницы. Это такая форма адаптации к суровому климату и регулярно повторяющемуся голоду. Как горбы у верблюда. А у женщин имеется то, что называется «готтентотским фартуком». Фрэнсис Гальтон, великий ученый-евгеник, назвал это гипертрофией малых половых губ. Что, конечно, сказано весьма деликатно. Он вообще-то измерял вагины этих женщин с помощью секстанта.

— То есть ты утверждаешь, — заговорила Эми чуть дрожащим голосом, — что женщины-бушменки, готтентотки или кто там еще, что у них… другие … гениталии?

— Да. Именно так. У них другое влагалище, по-другому устроены половые губы. Они раздуты и слегка перекошены. Если бы бушмены были… ну, скажем, морскими чайками, систематики выделили бы их в самостоятельный вид. Точнее, подвид. — Ангус улыбнулся, посмотрев в зеркало заднего вида на ошеломленное лицо Дэвида. — Кстати, разве это не странно — что Евгения Фишера, величайшего евгеника после Гальтона, назвали именно Евгением? Ген. Это как если бы родители Чарльза Дарвина назвали сына Эволютом , а не Чарли. — Ангус помолчал. — Но это совсем не значит, что Фишер был настоящим убежденным расистом. Он им не был. Находясь в Намибии, он подружился с Келлерманами. Ему нравились образованные, интеллигентные миллионеры-иудеи в Йоханнесбурге и Кейптауне… и их прекрасные жены-иудейки. И, в общем-то, он неплохо относился к зулусам. Ладно, где это мы?

Ангус уставился на подвижные пески впереди. Дюны уже почти исчезли, они приближались к другому пейзажу — более плоскому, с легкими признаками зелени; это все еще была пустыня, но с маленькими, странно выглядевшими деревцами верблюжьей колючки и желтыми акрами девственной древней ныли. Дэвид посмотрел на часы. Они ехали уже много часов. Сотни и сотни миль, прямиком через Центральную Намибию. И не встретили ни единого человеческого существа.

Ангус сказал:

— Нам сейчас надо двигаться к Аусу. А потом — через пустыню к Рошу. — Прищурившись, посмотрел на солнце. — Хотя нам не добраться до Ауса до темноты… — Он откинулся на спинку сиденья. — Так, я говорил о готтентотах. Еще одно койсанское племя — хотти, оседлый вариант бушменов. Ну, как бы то ни было, у них у всех есть весьма странные обычаи, от которых просто бросает в дрожь. Ранние исследователи находили их в высшей мере возмутительными. Вроде обыкновения шамана мочиться на молодоженов. Вряд ли это может кому-то понравиться. Или почитание саранчи. И, конечно, поедание внутренностей поверженного врага. А бушмену после свадьбы удаляли одно яичко. Разве это не сверхстранно? — Ангус диковато усмехнулся. — Я частенько дразнил Альфи на эту тему. Предлагал уехать со мной в Шотландию, с одним яичком. В медицине отсутствие одного яичка называется монорхизмом. Он мог бы стать Монорхом долины Глен!

Эми заговорила, и в ее голосе слышались переполнявшие девушку чувства:

— Ангус, мне это совсем не кажется смешным!

— Нет?

— Ты что, расист? Или поддерживаешь некоторые идеи расистской теории?

Следом за ними над дорогой тянулся огромный шлейф пыли, похожий на шлейф платья невесты, оранжево-серый, плывущий по ветру…

Шотландец ответил очень резко:

— Я презираю расизм. Расизм — это просто глупость. Это как ненавидеть обезьяну за то, что она — не овца. Кроме того, все мы — дети Божьи. Все мы братья и сестры.

Дэвид был изумлен не на шутку:

— Ты веришь в Бога?

Ученый почти разгневался:

— Да как можно не верить в Бога? В таком месте, как это? Вот величайшая пустыня Намибии. Посмотри на нее, на самое засушливое место в мире, которое питается только влагой туманов, приходящих с моря… Присмотрись к этим пародиям на деревья. Суккуленты. Им достаточно тумана и росы, чтобы выжить. Это же совершенно ни на что не похожая экосистема!

Он показывал на толстые, колючие, неуклюжие деревья с массивными ветками, резко выделявшиеся на фоне безоблачного неба.

— Это кокебром, колчанное дерево, суккулент. Флора и Фауна здесь весьма примечательны. Особые кактусы, особые виды жуков, тысячелетние деревья, зарывающиеся в землю… И еще тут есть гиены — невероятно злобный подвид бурой гиены. Я видел однажды такую в Людерице, так она меня напугала до полусмерти. Эти гиены пробираются на песчаные побережья и крадут детенышей тюленей. Смахивают на театральных злодеев.

Дэвид подумал о Мигеле, который гнался за ними, подкрадывался к ним… как бурая гиена.

Ангус все говорил и говорил, продолжая бесконечный монолог:

Вот потому-то я и верю. Посмотрите на все это! Оглядитесь вокруг! Это ведь не случайность, что так много религий родилось именно в пустыне. А эта пустыня — самая устрашающая из всех. Вы посмотрите на нее! — Ангус почти яростно взмахнул рукой, показывая на дикий ландшафт. — Мне бы хотелось доставить в аэропорт Людерица полный самолет атеистов и отправить их через эти пустоши с горсточкой орехов кешью. Десяти дней не пройдет, как они либо помрут, либо станут глубоко верующими. Атеисты! Ха! Шли бы они…

Дэвид совсем запутался. Он ничего не мог понять в этом Ангусе Нэрне. Шотландец не был похож ни на одного из знакомых Дэвиду людей. А ученый все продолжал говорить:

— Конечно, я совсем не думаю, что Бог — славный парень. Нет, он не таков. И Вселенная устроена на фашистский лад. Это тирания, безумная диктатура. Сталинский террор. Ирак Саддама. Все в ней основано на случайности, все пугает. Мы все по ночам лежим и думаем: когда за мной придет смерть? Разве не так? И исчезаем один за другим. Приходит смерть-гестаповец и тащит тебя неведомо куда, и тебя изощренно пытают — то раком легких, то сердечными приступами, то болезнью Альцгеймера. — Ангус говорил почти сам с собой. — И люди шепчутся, говоря друг другу: «А ты слышал о таком-то? Он умер. А о таком-то? Он тоже умер. Его увезли прошлой ночью…» — Шотландец покачал головой. — Альфонс, бедняга Альфонс…

Машина продолжала нестись на юг. Ангус наконец умолк.

Дэвид думал о своем деде и об орле, кружившем в небе Аризоны. Пустыня Сонора выглядела прекрасной, но Ангус был прав: это все равно пустыня, обитель суккулентов, хотя она может и ошеломлять иной раз своей красотой. Зеленая и желтая бушменская трава, бледные акации, розовые солончаки, пересеченные рубцами давно заброшенных железнодорожных путей. Эта пустота зачаровывала; а красные и фиолетовые дюны, внезапно возникавшие на горизонте, парили над подернутыми дымкой вечными песками как некое воспоминание… воспоминание о призрачных горах…

Дэвид смотрел вперед, и гнал машину, и думал о своем деде. О непонятном чувстве вины старика.