Роберт Харрис - Индекс страха

— Я вас презираю, — сказал он, но никто не обратил на его слова внимания, настолько все были погружены в обсуждение неправомерности высоких налогов и свойственной всем наемным работникам склонности к преступности.

«Быть может, я стал одним из них, — подумал Александр. — Вот почему у меня появилась паранойя?»

Он посмотрел на свои лежащие на столе ладони, потом на их тыльные стороны, словно рассчитывал увидеть выросший мех.

В этот момент распахнулись двери, и вошли восемь официантов во фраках, с тарелками, накрытыми серебряными куполообразными крышками. Каждый остановился у соответствующей пары гостей, поставил тарелки перед ними, затем все положили руки, затянутые в белые перчатки на крышки, и по сигналу метрдотеля одновременно их подняли. Главным блюдом была телятина со сморчками и аспарагусом — для всех, кроме Эльмиры Гюльжан, выбравшей жаренную на рашпере рыбу, и Этьена Мюсара, который предпочел гамбургер и чипсы.

— Я не могу есть телятину, — заявила Эльмира, интимно склоняясь к Хоффману, что позволило ему увидеть верхнюю часть ее бледно-коричневой груди. — Бедные телята так страдают.

— А я всегда предпочитал есть пищу, которая страдала, — весело заметил Квери, энергично работая ножом и вилкой. Салфетку он вернул на прежнее место. — Думаю, страх придает плоти особую пикантность. Отбивные котлеты из говядины, лобстер термидор, фуа-гра — чем страшнее гибель, тем лучше, вот моя философия: там, где нет боли, нет прибыли.

Эльмира махнула на него концом салфетки.

— Хьюго, вы испорчены. Алекс, правда, он испорчен?

— О, да, — согласился Хоффман.

Александр отодвинул тарелку и вилку. У него не было аппетита. Он видел, как за плечом Квери бьет в тусклое небо Женевский фонтан, подобный водяному прожектору.

Лукашински начал задавать технические вопросы относительно нового фонда, и Квери пришлось отложить отбивную, чтобы на них ответить. Все вложенные деньги будут находиться в распоряжении фонда в течение года с правом погашения четыре раза в год: 31 мая, 31 августа, 30 ноября и 28 февраля; для изъятия денег необходимо отправить предупреждение за сорок пять дней. Структура фонда останется неизменной: инвесторы станут частью компании с ограниченной ответственностью, зарегистрированной на Каймановых островах для того, чтобы уйти от налогов. Такие меры позволят «Хоффман инвестмент текнолоджиз» управлять фондом.

— Как скоро вы хотите получить от меня ответ? — спросил Херсхаймер.

— Мы намерены снова закрыть фонд в конце этого месяца, — ответил Квери.

— Значит, три недели?

— Именно так.

Неожиданно атмосфера за столом изменилась. Все стали серьезными, отдельные разговоры прекратились. Потенциальные клиенты теперь слушали очень внимательно.

— Ну я могу дать ответ прямо сейчас, — заявил Эстербрук и махнул вилкой. — Вы знаете, что мне в вас нравится, Хоффман?

— Нет, Билл. И что же?

— Вы ничего не говорите сами. За вас это делают цифры. Я принял решение, как только приземлился мой самолет. Все формальности и прочие глупости, бла-бла-бла, будут соблюдены, но я буду рекомендовать «АмКор» удвоить вложения.

Квери бросил быстрый взгляд на Хоффмана. Его голубые глаза широко раскрылись, кончик языка облизнул губы.

— Это миллиард долларов, Билл, — тихо сказал он.

— Я знаю, что речь идет о миллиарде, Хьюго. В прежние времена это была огромная сумма денег.

Все рассмеялись. Они запомнят слова Эстербрука и будут повторять его слова на набережных Антиба и Палм-Бич в течение следующих нескольких лет: про тот день, когда старина Билл Эстербрук из «АмКор» вложил миллиард долларов за ланчем и сказал, что прежде это была большая сумма денег. Выражение лица Эстербрука говорило о том, что он знает, о чем они думают; именно поэтому он так и сказал.

— Билл, ваша щедрость производит впечатление, — хрипло проговорил Квери. — Алекс и я поражены.

— Да, поражены, — повторил Александр.

— «Уинтер Бэй» также будет участвовать, — присоединился к Эстербруку Клейн. — Пока я не могу назвать точную сумму — у меня нет таких полномочий, как у Билла, — но наш вклад будет значительным.

— Могу сказать о себе то же самое, — добавил Лукашински.

— А я говорю за своего отца, — вмешалась Эльмира, — и он поступит в соответствии с моими рекомендациями.

— Правильно ли я понял, что вы все намерены сделать вложения? — спросил Квери. Все сидящие за столом принялись кивать. — Что ж, звучит многообещающе. Могу ли я сформулировать свой вопрос иначе: кто не планирует увеличивать свои вложения? — Гости начали переглядываться и пожимать плечами. — Даже вы, Этьен?

Мюсар с недовольным видом оторвал взгляд от гамбургера.

— Да, да, полагаю, да, почему я должен отказываться? Однако давайте не будем обсуждать такие вещи при всех, если вы не против. Я предпочитаю традиционные швейцарские методы.

— Иными словами, полностью одетыми и с выключенным светом? — Под всеобщий смех Квери поднялся на ноги. — Друзья мои, я вижу, вы еще не закончили трапезу, но мне кажется, сейчас самое подходящее время для спонтанного тоста в манере русских — прошу меня простить, Мечислав. — Хьюго откашлялся; казалось, что он тронут до слез. — Дорогие гости, вы оказали нам честь, откликнувшись на наше приглашение и доверившись нам. Я искренне верю, что мы находимся при рождении совершенно новой силы в мировой системе хедж-фондов, результата сотрудничества самой передовой науки и агрессивных инвестиций — иными словами, Бога и Маммоны. — Новый взрыв смеха. — И в этот замечательный момент я считаю, что мы должны поднять наши бокалы в честь гения, который сделал все это возможным, — нет, нет и нет, не меня. — Он повернулся к Хоффману и засиял. — За создателя ВИКСАЛ-4 — за Алекса!

Заскрипели отодвигаемые стулья.

— За Алекса, — хором сказали все.

Раздался звон бокалов, инвесторы стоя выпили за Хоффмана. Они с любовью смотрели на него — даже губы Мюсара тронула скупая улыбка. И когда все уселись на свои места, продолжая кивать и улыбаться, Александр с ужасом понял, что от него ждут ответного выступления.

— О, нет, — сказал он.

— Давай, Алекс, — тихонько попросил его Квери. — Скажи пару слов, и следующие восемь лет тебе больше не придется выступать.

— Я не могу, честно.

Однако все искренне кричали «нет», «так нельзя!», и Хоффман обнаружил, что поднимается на ноги. Салфетка соскользнула с его колен и упала на ковер. Он оперся рукой о стол, чтобы сохранить равновесие, и попытался придумать, что следует сказать. Его взгляд рассеянно скользнул в сторону окна — и теперь он смог увидеть не только противоположный берег и высокий фонтан, но и набережную, где ударили ножом императрицу, непосредственно перед отелем. Набережная была в этом месте особенно широкой, и получилось нечто вроде небольшого парка с деревьями лайма, скамейками, миниатюрными, аккуратными лужайками, изящными уличными фонарями времен Прекрасной эпохи и темно-зелеными, идеально подстриженными кронами деревьев.