Кристофер Эйтс - Черный мел

— Помни, старина, — обратился он к Джолиону, — тебя невозможно победить. Они ничего тебе не могут сделать. Абсолютно ничего.

Джолион заморгал и огляделся по сторонам. Он совсем запутался и перестал понимать происходящее. Как будто только что проснулся. Он напряженно вглядывался в письмо. Что делать? Вариантов два… Через минуту он схватил письмо и разорвал его на мелкие клочки.

Покончив с делом, схватил полоску бумаги, смял ее и запихнул в рот. Джолион жевал, пока бумага не превратилась в вязкую массу, которую он языком затолкал в дыру от выбитого зуба. Остатки письма положил в пепельницу и поджег.

Когда от письма осталась лишь кучка пепла, Джолион встал из-за стола и подошел к стене, к тому месту, откуда по ночам гремела музыка. И начал биться в то место головой. Сначала мягко и ритмично. Потом все сильнее, сильнее и сильнее. Тук-тук-тук… Что за шум? Его голова бьется в такт музыке или кто-то стучит? Да, кто-то стучал в его дверь.

Джолион, спотыкаясь, подошел к двери. Чтобы выпрямиться и приоткрыть дверь — совсем чуть-чуть, — ему пришлось опереться о стену. Маленькой щели хватило, он увидел ее в коридоре.

LXII(ii).Он целых два месяца не видел Эмилию. Не видел ее с тех пор, как Дэ пришла к нему в комнату и окликнула их по именам. Два громких восклицания:

— Джолион! Эмилия!

Потом Дэ выбежала из комнаты. А Эмилия, в глазах которой застыла боль, тоже выбежала бы из комнаты, если бы ее нога не была в гипсе.

LXII(iii).Голова у него не болела. Должно быть, действуют новые таблетки.

Эмилия мерцала в полумраке коридора. Джолион зажмурился и снова открыл глаза. Картинка приобрела резкость.

— Эмилия! — притворно воскликнул он.

Ее ноздри раздувались, по щеке ползла слезинка.

— В чем дело, Эмилия, что случилось?

Она замахнулась на него кулаком, из кулака что-то торчало. На уровне его лица она разжала кулак, на пол упал обрывок бумаги.

Джолион опустил голову. Он увидел: «№ 10» и кусок ее имени, исчезавший в складке.

— Нет, Эмилия, нет-нет-нет… я вовсе не хотел… Мне просто надо было выпустить пар, облегчить душу, как на сеансе у психоаналитика, понимаешь, мне было так паршиво…

Когда Эмилия повернулась и стала уходить, Джолион заметил: гипса на ноге ее уже нет. Но, как и раньше, шла она медленно. Картинка снова начала расплываться. Хотя его голова совсем не болела.

LXIII(i).Я пишу, я пью, я принимаю таблетки. Когда приехал домой из аэропорта, когда проснулся в пять утра на следующий день, я занимаюсь одним и тем же. Пишу, пью, принимаю таблетки. Проматываю назад и повторяю.

Столько нужно сказать — и так мало времени. Жужжит домофон. Голос Чада.

LXIII(ii).Извини за беспорядок, говорю я и приглашаю его в свой свинарник.

Джолион, может, ты оденешься? — предлагает Чад.

Я осматриваю себя и говорю: ладно, подожди в гостиной, Чад. Мне сделать что-нибудь еще?

Мог бы предложить мне выпить.

У меня только виски.

Тогда выпью воды.

Я одеваюсь, выуживаю из общей массы на полу стакан, наливаю Чаду воды и выношу ее вместе с бутылкой виски в гостиную.

Чад осматривает пыльный стакан — его кромка почернела от несмываемого фломастера. Как соль на «Маргарите». Он ставит стакан на стол и отодвигает от себя.

Приехал позлорадствовать? — спрашиваю я, обводя рукой свой хлев.

Ты знаешь, зачем я приехал, отвечает он.

Да, я знаю, зачем ты приехал.

Пора все заканчивать, говорит Чад. На нем черные джинсы и ярко-голубая рубашка с закатанными выше локтей рукавами. Плечи у него стали как у моряка Попая. Чад сидит на том стуле, на котором я обычно пишу, он вздыхает, когда я плюхаюсь на диван. Мне очень жаль, Джолион, говорит он.

Черта с два тебе жаль, не выдерживаю я. Жаль ему! Ты чувствуешь себя виноватым!

Нет, отвечает он. Я не чувствую себя виноватым.

Молодец, говорю я. Наверное, именно поэтому ты такой победитель.

Я никого не победил, говорит Чад. Пока еще не победил, Джолион.

Я смеюсь и отпиваю виски. Стул скрипит, Чад перемещает свою мускулистую фигуру в новое положение, изображает непринужденность.

Чем ты занимаешься, черт тебя подери? — спрашиваю я, разводя руки на ширину его плеч, его груди. Стал супермоделью?

Чад расплывается в улыбке. Нет, Джолион, просто я соблюдаю диету и поддерживаю форму. Кстати, преуспел я неплохо. А ты? Ты все-таки стал адвокатом? Борцом за справедливость, защитником сирых и убогих — кажется, ты так говорил?

Я пошел другим путем, отвечаю я.

Чад смеется и машет рукой. Да ладно, нам нужно обсудить более важные вещи, говорит он. Через три дня — твой день рождения. Точнее, через два с половиной.

Через два с половиной дня? Я усмехаюсь. Надо же, какая точность! Ужасно смешно… Я хохочу так, что все мое тело сотрясается, приходится шлепнуть себя по бедрам. Извини, Чад, с трудом говорю я, стараясь взять себя в руки. Просто… это такая шутка, не обижайся.

Чад привстает. Его улыбка кажется натужной, в глазах неуверенность. Тогда ладно, Джолион, пусть победит сильнейший, говорит он, протягивая мне руку.

Я нехотя отвечаю.

И когда мне кажется — Чад вот-вот уйдет, он глубоко вздыхает, задерживает мою руку в своей руке чуть дольше, потом выпускает ее и говорит: Джолион, что бы ни случилось, ты ведь понимаешь, в этом больше нет ничего личного? Я хочу убедиться, что ты понимаешь.

Хочешь сказать, раньше личное было, а теперь его нет?

Чад снова садится. Наверное, было, говорит он, ставя локти на колени. Конечно, дело не в деньгах, деньги все-таки ничего не объясняли до конца. В какой-то степени было связано с Эмилией, а в какой-то — с Дэ. Или, наверное, я просто больше всего на свете хотел победить тебя. В этом нет ничего необычного, правда, Джолион? Как тебе известно, во многих семьях отцы скорее умрут, чем позволят сыновьям хоть разок победить их. Люди готовы проиграть кому угодно, только не родным братьям или сестрам. Наверное, такой мотив называется личным, да?

А теперь? — спрашиваю я.

Теперь — ты понимаешь, в чем дело, говорит Чад. Разумеется, суть в том, чтобы избавиться от «Общества Игры».

Тогда давай заключим пакт, говорю я.

Чад смеется. Я тоже об этом подумал, говорит он. И если бы мне показалось, что все получится… но ничего не получится, Джолион, они тогда просто начнут преследовать нас обоих… Кстати, тебе-то чего здесь терять? Он показывает рукой на грязь и беспорядок и извиняется. Потом Чад отводит глаза в сторону и продолжает: если честно, жаль, я не проиграл четырнадцать лет назад. Тогда я еще многого не знал. А сейчас знаю. Вдруг он снова поворачивается ко мне лицом. Ты тоже получаешь письма, написанные зелеными чернилами?

Какие письма?

Ты шутишь, да? Чад фыркает. «Какие письма»! Скажи, Джолион, что тебе вообще известно об «Обществе Игры»?