Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав

— Ну как, уже лучше? — допытывался адвокат. Руки у него тряслись. Адам совсем его не слушал. Он не мог подняться и говорил, глядя прямо перед собой.

— Теперь я уже знаю, что это может и не исполниться, как мне было сказано, когда был я огнем, тем самым, который придет на свет, когда видел я Святой Вроцлав — спасение наше. Нет, это может быть мираж, быть может, мы видим разные сны: я один, а они — другой.

— Ты говорил, будто бы время близко, — шептал Фиргала. — Ты говорил, что через мгновение все пойдет к чертям собачьим, — все время повторял он, весь трясясь, и даже не заметил, что уже долгое время Адам его вообще не слушает и говорит свое.

— Все мы здесь, словно рыбы в вечном озере, погляди, над нами ничего нет, ни туч, ни смерти. Мы не умрем, поскольку никогда и не жили. Погляди, нам были обещаны последние времена, и это уже исполняется. Существует уже и растет Святой Вроцлав, только нужно что-то еще. Нужен человек, который туда пойдет. Не я, не ты — не ты. Я не знаю — кто.

— А если не найдется, что тогда? — спросил наивно адвокат Фиргала. — Все это погибнет? И Святой Вроцлав со всеми погибнет?

— Видел я, как стоит и достигает неба, а потом — добрый Боже — начал он валиться и ломаться, как будто бы выжгло его солнце, словно был он старый и никому не нужный; как сдвигаются очередные этажи, пока все не рушится в пыли. Нет там, нет там никого, ничего. — Тут он прижал свои пальцы прямо к щекам адвоката, говоря прямо в лицо: — Ничего не будет.

— К чертям собачьим, — шепнул Фиргала.

— Ничего не случится, — впервые за много-много времени Адам кому-то ответил. — Не придет никакого огня, потому Святой Вроцлав умрет, и никакого огня и не будет. Хуже уничтожения — забытье, Бог позабудет спасти нас или осудить, никакого конца света не будет, а это все будет попросту жить без конца, вечное существование здесь и сейчас, без какой-либо надежды. — Он вонзил взгляд в Фиргалу и рявкнул: — Иди! Иди! После тебя придут только двое! Двое!

И Фиргала пошел.

Он блуждал и блуждал, пока не нашел Святой Вроцлав, и долго стоял, всматриваясь в темные кольца домов. Кое-где на стенах отражались огни автомобилей и фонарей. Ни в одном из окон свет не горел. Странно, думал адвокат, я же видел этот массив раньше, и он казался мне меньшим. По его телу прошла дрожь от холода. И тут он сориентировался, что находится здесь не один. Бесшумно, со всех сторон стягивались коты. Они перебегали через мостовую, не обращая внимания на впечатанные в асфальт останки родичей. Если бы глянуть сверху, мы видели бы стальное шоссе с размазанным по нему буро-багровым маслом. Ежесекундно автомобили тормозили с визгом, кот выскакивал из ловушки колес, словно и не подозревал о них, разгонялся и исчезал среди домов.

Видимый издалека Фиргала пробуждает во мне странные ассоциации; трясущийся мячик на опухших ногах. Он слегка горбится на каждом шагу, как будто бы кто-то сбрасывает груз на его жирную спину, и мне кажется, что, вступая в тень Святого Вроцлава, адвокат Фиргала испытывал совершенно новое чувство. Поначалу до него дошло, насколько увечным он был, неожиданно увидел все свои роли: юриста, любовника, пьяницы и христианина. Его потянуло на рвоту. Я знаю, никогда он не был хорошим человеком, за то был чертовски откровенным юристом, любовником, пьяницей и божьим человеком. Я представляю, что думал он о жизни, которую оставляет за собой, и которой он всегда был доволен. Он ускорил шаг, не помнил, когда сбросил плащ и снял туфли. Когда перед ним замаячила темнота подворотни, Фиргала оставался в одних брюках.

Фасад дома заслоняли временные леса. До высоты третьего этажа возносилась примитивная конструкция из досок и проводов, настолько неустойчивая, что от одного взгляда на нее голова начинала кружиться. С крыши свисали связанные веревки, между балконами протянулись временные мостики. Фиргала видел снующие вокруг здания тени. К ногам падал всяческий мусор.

Глаза никак не могли привыкнуть к темноте. Из глубины тянуло теплым воздухом. Фиргала боялся отпустить поручень. Он не знал — мне тоже это неизвестно — зачем он вытянул руку, пытаясь коснуться противоположной стены. Здесь лестничные клетки были узкими, тем не менее, растопыренные пальцы встречали лишь пустоту. Он пошел наверх и мог бы даже поклясться, что лестница тянется слишком долго, вновь промежуточная площадка исчезла, прикрытая лесами.

Усталость постепенно покидала его, он стоял, потому что желал впитывать теплоту черных стен. Тут он понял, что вокруг вовсе не так уж и тихо, как казалось ранее. Где-то под ним раздавались шаги и стук. Тут Фиргала вспомнил о зажигалке. Поначалу он испугался, что та осталась в плаще. Но нет. Из промокших штанов он вытащил золотую «зиппо» с выгравированным собственным именем. Крутанул колесико.

Его окружали стены настолько черные, что, казалось, даже свет бежал от них. Фиргала никогда не видел чего-то столь красивого — колдовской, глубокой черноты, словно бездонное озеро, на дне которого покоится истина. По ней ходили мелкие волны. Мужчина поднес руку. Соленый пот заливал ему глаза. Да, да, вот я и пришел.

Кто-то заступил ему дорогу. Фиргала отступил, горячечно размышляя над тем, как объяснить, что сюда он прибыл как приятель, что сюда его прислали.

А за ним, как он с испугом понял, собралась целая толпа. В большинстве своем, все они — как и адвокат — были полуголыми. Он не знал, почему их стеклянистые глаза пробуждают такой ужас. Он нервно покопался в кармане, как будто бы визитная карточка могла что-либо пояснить. До последнего мгновения — пока острый кончик палки не пробил кожи и не съехал по ребрам — Фиргала верил, что все поймут ошибку и примут его к себе. Он взвизгнул, больше от изумления, чем от боли, краем глаза заметил спадающий нож, заслонился, так что лезвие, вместо того, чтобы попасть в грудную клетку, распахало предплечье от локтя по самые пальцы. Кровь хлынула на стены Святого Вроцлава, а Фиргала почувствовал что-то вроде веревки, легонько бьющей сади, под коленями. Это нож для обоев перерезал ему сухожилия, нож в руке пана Мариана.

Туша Фиргалы грохнула в стену и скатилась по ступеням, собравшиеся давали ей место. Адвокат еще жил, когда над ним склонялись, он еще думал, почему это у каждого здесь такое одинаковое лицо, почему Адам обманул его, почему это с ним делают то, что делают. А потом уже он видел одни лезвия, режущие его руки и лицо на неравные ремни. Два грязных больших пальца вонзились в глазницы Фиргалы, и этот особенный звук — похожий на чмокание — был последним, что Фиргала услышал.

Птица больна. Я не могу ни писать, ни размышлять.

Здесь невозможно заснуть, я ложусь с закрытыми глазами, ну прямо как мумия. И тогда она ко мне пришла. Поначалу мне казалось, что это пыль спадает мне на лицо, но нет. Это птица дотащилась, волоча за собой мертвое крыло, в чем-то похожее на подгнивший окорок. Перья выпали, мясо сделалось темно-коричневым, прорезанным жилками, набухшим.