Измайлов Андрей - Время ненавидеть

Не плачьте. Поздно теперь плакать. Он, Коллега, сочувствует и все готов понять. Но отказывается понимать, как можно в собственный день рождения таким образом… И почти голяком на улицу… Воспаления легких вы, Галя, не боялись? Не плачьте, мы ведь тоже люди, у нас тоже нервы. Но вы сами создали ситуацию (я?!!), и теперь придется отвечать по закону. За все надо платить. За все в нашей жизни.

Го-го-го! Не верит он. Бездельник, в бабью водичку! Они сами себя убедят в чем угодно: и что раскаялись, и что больше не будут, и что даже не знали… Вон когда Фею в «Прибалтийской» на валюте взяли, она что накорябала? «Он давал мне немного денег, которые называл долларами»! Это Фея-то! Не стоит нас за дурачков держать!

Тот самыя! Тот самыя!

…Все мужики садисты! Им доставляет наслаждение уничтожать женщину! Отыгрываются!

И я уничтожена. Отыгрались. Я не могу им сказать, что рыхлый халдей (мерзавец!) скорее всего в одной шайке-лейке со вчерашними молодчиками, и ему перепадает от них, а вчера не получилось, он и мстит. Я не могу им сказать, что пьянь монголоидная хоть в кариатиду пальцем ткнет, если ему втолкуют: мол, она, она тебя обчистила, и мы ее заставим вернуть. Я не могу им сказать, что бугаям конечно нравится прикидываться Штирлицами, но по сути они с удовольствием исполняют роли мюллеров.

Кому из них я могу это сказать? И зачем?! Только еще больше раззадорю. Нет выхода! Никакого! Кто бы защитил! Кто хотя бы не нападал! Я и молчу.

Говорю:

– Позвонить можно?

Они от души веселятся:

– А ка-ак же! И позвонить, и постучать, и погудеть, и за веревочку дернуть! Го-го-го!

– Пожалуйста! – взмаливаюсь я. – Человеку! Я прошу, я просто прошу! Пожалуйста!

Киношно переглядываются, гримасничают: разрешим?

Ах вы мои великодушные! Зас-с-сранцы!

– Что за человек?

– Просто… человек, – теряюсь.

– Кто он? – вдалбливают мне, кретинке.

– Капитан… В милиции. В ОБХСС. Мыльников Виктор Николаевич. Год рождения – мой.

– Бэх? – становится им интересно.

– Нет… Он капитан…

– Вы же сами сказали: бэх.

– Я?..

– Бэх. ОБХСС. Сказали? – вдалбливают мне, кретинке.

– A-а… Сказала. Хоть горшком его назовите, только дайте позвонить! Пусть «бэх»…

Они опять затевают глубокомысленную возню с телефоном, с ЦАБом, с «201», «баржа»…

Да знаю я, знаю его телефон!

Вот и они хотят знать. Сами. И узнают. И набирают номер.

Мамочки-мамочки-мамочки! Только бы Вика был дома! Только бы он был! Вика-Викушка, будь! Я все прощу!

Есть!

– Виктор Николаевич? – струнным голосом осведомляется Начальник. -Мыльников? Момент! Сейчас с вами будут говорить. – И врет: – Предупреждаю, ваш разговор записывается на пленку. Вы готовы?

– Викушка! Вика! – ревмя реву в трубку.

– Ле-ешик, ты? Где и что? Быстро!

… Я в девичестве Лешакова, а Мыльников – одноклассник. Он – Вика, а я – Лешик.

– Моя милиция меня бережет! – не нахожу ничего свежей и благодарственней, когда осознаю: кошмар таки кончился, и сажусь не в «черный воронок», а в красную Викину «шестерку».

– Какая, к хренам, милиция! – процеживает Мыльников, впрочем, не в мой, а в чей-то другой адрес. – Пристегнись.

… Красилин, например, всегда старался изобразить из себя стопроцентного мужчину, уверенного в победах маленьких и больших.

И любая машина на улице тормознет, если только рукой ей обозначить!

И любой разнаиспесивый официант уже рядом, уже прогнувшись, лишь за столик сядешь!

И какая бы многочисленная шпана навстречу ни попалась, как бы ни выражала нетерпеливую готовность проверить на прочность, достаточно их специфически предупредить: «Пацаны! Не советую!», и они уважительно расступаются: «Мужик! Нет вопросов! Уважаем!».

И какого бы уровня начальник, вплоть до министра, ни командовал, достаточно в глаза ему спокойно сказать, что эту работу буду делать я, или: эту работу я делать не буду. И вплоть до министра признают: пожалуй!

И какая бы женщина ни появилась на горизонте, начхать, как она отнесется, ибо само собой разумеется: однозначно и до могилы… Остается только определить свое отношение к ней.

И так во всем. Был!

У Красилина никогда не получалось. Но он старался и все время терпел поражения. И просто изображал свое поражение своей победой. Счастье, видите ли, в том, что билет счастливый уже попался!..

А Вика Мыльников никогда ничего не изображал. Сколько его знаю – никогда. Он просто был. Победителем. И билета счастливого ему не надо, он и так победит, просто иначе быть не может. Мир так устроен! Огурец зеленый, вода мокрая, Земля вращается вокруг Солнца, Мыльников – победитель. И особой гордости или радости от подобного положения вещей у него в помине нет: просто такова объективная реальность.

Обширная категория мужчин в свое время Хемингуэем переболела, а вирус остался, затаился: чуть что – дает о себе знать. По-моему, сам Хемингуэй болел Хемингуэем. А Мыльников по определению не болел. Он и есть вирус – и чувствует себя великолепно.

Сидит за рулем и непонятно, как машиной-то управляет: ни суеты, ни резких движений, ни вообще движений. Впечатление, что управляет мысленно. Не поседел, не полысел. Не обрюзг, не обдряб. Наоборот! И загар. Откуда в январе загар? Красавец! Только уши пельменными были, пельменными и остались. Хотя и они придают ему некий шарм: у Бельмондо челюсть обезьянья, у Вентуры мешки под глазами, у Филатова грудь впалая. А у Вики Мыльникова уши пельменные.

– Рад тебя видеть, Лешик.

– И я!

Он действительно рад, но насчет «видеть» – ему сложно: он на дорогу смотрит и меня наблюдает косвенно, краем глаза. Это я на него пялюсь сбоку и снизу вверх. Опять получается: победитель – побежденная. Потому, наверно, ничего у нас не получилось. И ни он, ни я никогда не пытались, чтобы получилось… Почти никогда. Начиная со школы. Терпеть не могу подчиненности (вероятно, и военных потому на дух не выношу), а Вика не может не подчинить. Вот и отношения сложились, как у России со Швецией: дружим, уважаем, рады видеть, не претендуем. Да и вообще Вика настолько безэмоционален, что просто не сможет сделать глупость.

– Что ты им сказал?

Он мельком делает узорчатый жест правой рукой и заканчивает его тем же мельком, проводя-погладив внешней стороной ладони меня по щеке. Дружеская ласка-утешение, надо полагать, что и почувствовала. А жест и правда узорчатый, каратэшный. Терпи подчиненность, Красилина, – сама призвала Мыльникова на помощь.

Ведь помог:

– Галина Андреевна, подождите меня в коридоре!

И ни один из садистов не пикнул. А через десять минут вышел и говорит мне:

– Ну, двинулись?

А все садисты ему из комнаты ручкой делают, как «и другие официальные лица». И с тем же выражением лица!