Измайлов Андрей - Время ненавидеть

– Кровь унялась?

– Кажется…

– Ты надолго?

– Не знаю. Обстоятельства всякие… Можно? Или… прости, Гал, ты кого-нибудь ждешь?

– А ты?

– То есть?

– Я и спрашиваю: то есть?

Ладонь потетешкал перевязанную, осмотрел, паузу протянул: черт! не унимается! сквозь бинт, видишь, проступило.

Вижу. Я все вижу. Не все пока понимаю, хотя брезжит. Но вижу все. Очень тебе, Красилин, не хочется уходить. Изучила я твои эмоции, подлинные и мнимые. Сейчас ты у меня есть запросишь, чтобы чуток времени выгадать, да?

– Гал, у тебя не найдется чего-нибудь перекусить. Я, понимаешь, сразу с поезда, он в двадцать с минутами приходит, все закрыто, ничего не успел и…

– Сметана. Была.

– Прости. Ну прости, Гал!.. Я же не нарочно! А, хотя бы яичницу на скорую руку, а?

– С кетчупом, с сыром, с корицей?

– То есть? – не понял тона.

– Да так. Не обращай внимания. Цитата. В БДТ.

Пьеса забавная. Была тут на премьере с… неважно. «Кушать подано!». Не обращай внимания… – Съел, Красилин? Боже мой, все-таки в нас, ведьмах, что-то сидит! Нужно тебе мужика добивать? И так он – блин блином. А не удержалась. Устала, уста-ала, а не удержалась. «Кушать подано!» – Ни кетчупа, ни сыра, ни корицы. Возьми сам в холодильнике. Там яйца. Придется всмятку, масло кончилось. Сальмонеллеза не боишься? Да! И хлеб – сухарь. Можно водой попрыскать и в духовку. Оживет. Уж прости, я гостей не ждала.

– Сам я, сам! – обрадовался, занеуклюжил.

Какое там «сам»! Даже достать из холодильника ничего не в состоянии, раненый-обезрученный! Сиди, ладно. Сама я.

Сидит. Ест.

– А ты, Гал?

– Я не хочу. Ешь… – у-у-у, за что такая пытка! Слюнями истеку, захлебнусь, сглатывая. Но не буду. Этих яиц – не буду. Им сто лет в обед. Я, в отличие от Красилина, сальмонеллеза боюсь. У него, может, всяческие заграничные прививки, а мне для полного счастья только и не хватает того самого… изойти на… О! Прививки, кстати!

И то ладно, что не «китайская кухня», не глаз плачущий внутри. Не испортились, уцелели, долежали. Пару штучек надо оставить на сметанник. Или одно хотя бы! Вот жрет! Куда в него только влазит! Остановись, Красилин, заворот кишок будет – а у меня сметанника не будет!.. Тьфу, сметана то…

– А соль?

На! Засолись! А соль! Ассоль! Прыщ хренов! Будьте моей женой!.. Мыльников байки травил: жена мужа отравила. А им ничего не доказать (Мыльников тогда еще не бэхом был, а в уголовке). Парочка развелась, ждали-ждали размена в такой же однокомнатной халупе. На ножах жили. Муж (то есть бывший) демонстративно сжирал все съестные припасы, которые жена (то есть бывшая) по магазинам как проклятая, как я за сметаной, добывала. Тогда она рыбы купила, даже не просто рыбы, осетрины где-то исхитрилась. Выставила на солнцепек уже отваренную, а потом – в холодильник. Он по обыкновению пришел, сожрал и – ногами вперед. Ботулизм. Поди докажи злой умысел! Поди засади. Тогда полторговли нужно сажать, и весь Агропогром судить – не пересудить, если проанализировать, чем живем-кормимся. Но Красилин – ничего, никаких признаков отравления не подает (Жуть с ружьем! Ситуация-то аналогичная! Доказывай потом всяческим мыльниковым, что не воспользовалась мыльниковской же подсказкой, рецептом!). Нет жив-здоров. Никаких признаков, кроме признака завидного аппетита.

А неплохо было бы, если вдруг – брык! Он. Или я. Какая разница! И нет больше проблем. Ни одной!.. Лучше даже я, чем он. То есть что я говорю! Гораздо лучше! Мне похорон деда на всю оставшуюся жизнь хватит для нервотрепных воспоминаний. Все ведь сама тогда, все сама! И никто, и никто!.. Так что, Красилин, чур я первая! А ты со мной помучайся, я с тобой достаточно помучилась. Боже мой, о чем я думаю! Какая разница!

А со стороны поглядеть – идиллия! Кухня. Ночь. Жена мужа кормит. Любящая жена любимого мужа с любовью…

– Так ты не ждешь? Гал?

– Кого? – «Ка-а-ав-в-во!» внутренним голосом, будто давешний Жека-синюха.

Что ты себе вообразил, Красилин?! И впрямь вообразил: идиллия?! Дурак какой!

– Гал, где твой полковник?

Вот тут, каюсь, не поняла я красилинского тона. Вижу все, брезжит что-то, но не поняла.

– Како-ой еще полковник?!

– Ну… в штатском. Помнишь ты в субботу говорила?

– Нет никакого полковника! – устала я, уста-ала. И в БДТ совсем даже и не «с…», и вообще не в БДТ (попадешь туда, как же!). Пьеску дали почитать, по рукам машинопись бродит, ничего крамольного, но не берется никто ставить почему-то. А смешная…

– Ка-ак нет?

– Так! Ты что, ревнуешь? Поздно, миленький! Еще, может, по физиономии мне дашь?! Или сразу предложишь воссоединиться?! И попробовать все сначала?! Я же вижу все, вижу! Ну говори-говори, выкладывай! Я тебе давно все высказала! И с тех пор ничего не изменилось! А справочка у тебя есть, кстати, что у тебя СПИДа нет?! Знаем мы ваши заграницы! Секс-шопы! И переводчиц ваших знаем! Тасенька-масенька! Таньчик- сметаньчик!!! – несет меня, ох несет!

– Ка-а-ак нет! Мне он нужен!!!

– Отношения собрался выяснять?! Да он тебя одной левой! У него… как его… черный пояс!

– На хрена мне ваши отношения!!! – орет Красилин. Несет его, тоже несет. Понесло-о! – Мне полковник нужен!

– Нет никакого полковника!!!

– А «одной левой»?! А «черный пояс»?! Ка-ак нет?!

– Не ваше дело! Вон отсюда!

– Пока ты мне его не дашь, я никуда…

– Нет никакого полковника! Боже мой, что за идиот!!!

Идиот размякает и сползает на стул кашей-размазней. И тихим, жидким голосовым мазком повторяет:

– Ка-ак нет?…

– Так. И не было. И нечего здесь снова рассиживаться! Поел? Насытился? Иди…

– Я тебя убью… – обещает размазня убито.

Я все вижу, и брезжит почти отчетливо. Не за то он меня убьет, что полковника завела. А за то он меня убьет, что нет никакого полковника. А он, идиот, очень на него полагался. На чтобы «в штатском» и «свой». «Свяжи меня с ним, дорогая, по старой дружбе, в память о былом. Дело есть». Загнанность, припертость, пистоль.

«А Галине Андреевне – наилучшие пожелания и доброго здоровьица! И мужу ее, Вадим-Василичу!».

И мужу ее, Вадим-Василичу. Наилучшие пожелания.

И мужу ее, Вадим-Василичу. Доброго здоровьица.

ОНИ его достали. Загнали, приперли. Из-за меня. Я во всем виновата, мое упрямство!

«У нас, вы могли убедиться, достаточно иных действенных…».

Могла. Убедилась. Во что ты превратился, Красилин! Что они с тобой сделали! Нет, не они! Я! Каюсь, я!

Сейчас все пройдет, сейчас я тебе все расскажу, и все пройдет: ОНИ ушли, нет ИХ, не будет больше, навсегда и насовсем! Сейчас я…

– Я тебя убью… – отрешенно повторяет Красилин. – Я тебя убью.

Тут не выдерживаю! Я ему, можно сказать, спасительную весть собираюсь сообщить: кошмар кончился! А он вместо благодарности: «Убью!» Напрочь флюидов не ловит. «Убью!» Тут не выдерживаю и без всякого внутреннего голоса в мордоворотной тональности и громкости: