Измайлов Андрей - Белый ферзь

– Берете?!

– Беру…

Все. Пора. Чему быть, того не миновать.

Где там тешшша?!

Дверь открыла не теща. Виделись они, правда, лишь однажды, однако не настолько слаба у Колчина зрительная память. Да и годы никого не молодят, не щадят – даже тех, кто не расстается с комсомолом. А не-теща выглядела колчинской ровесницей, если не помладше. И лицом попроще, нежели породистая «княгиня». И взгляд… Не тот, в общем, взгляд.

– Вы к кому? – взгляд на бутылку слабосильного сладенького «Spumante» такой, будто незваный гость хуже коммивояжера с литровым «Роялем» в качестве бесплатного образца.

– К Ревмире Аркадьевне, – ЮК использовал свою наиболее ослепительную улыбку. – Я – Колчин. А вы?

– Света-а! – протяжно донеслось из комнатных глубин.

– Что – Ревмира Аркадьевна?

– Хреново Ревмира Аркадьевна! – вдруг сдержанно, но прорычала Света. – Последний день здесь работаю, клянусь! Д-достала!

– Све-е-ета! Кто пришел?! Это за мной! Меня сейчас отвезут, я же говорила!

– В психушку тебя отвезут! – вполголоса прокомментировала Света. Сиделка, надо полагать. И, повысив тон, отозвалась за спину, не теряя гостя из поля зрения: – Это не за вами, Ревмира Аркадьевна! Это к вам! Из Москвы! – потом опять сбавила голос до почти шепота: – Это вы зря… – про шампанское. – Ей и так уже… A-а, делайте что хотите, в конце концов! Я тут последний день, клянусь!

В дальнем проеме, в конце длинного коридора возникло нечто – и Колчин, мельком зафиксировав фигуру, мгновенно отвел глаза. Да, Ревмира Аркадьевна. Хреново Ревмира Аркадьевна. От былой точёности форм – даже не воспоминание, амнезия. Нетвердая раскоряка. В нижнем белье – ночная сорочка с беспощадным вырезом. Отсутствие намека на мысль во взгляде. Хотя остатки соображения, видимо, сохранились – фигура исчезла в комнатном сумраке, откуда провылось:

– Све-е-ета! Где клю-у-уч?! Све-е-та, да-а-ай клю- у-уч! Клю-у-уч, Све-е-ета!

– Мы так и будем на пороге беседовать? – еще ослепительней улыбнулся Колчин, поймав внутреннюю маету сиделки. – Не беспокойтесь, будь я бандитом, давно дал бы по голове и зашел. И дверь бы за собой запер. Я не бандит. Я зять Ревмиры Аркадьевны. Из Москвы.

– Вот ей бы и дали по голове! – в сердцах пожелала сиделка Света. – Проходите. Я сейчас… – и заспешила туда, где завывало существо, а теперь и что-то загромыхало.

Вернулась она почти моментально. Пояснила, спроваживая гостя на кухню:

– Я ключ от шкафа прячу. Там ее одежда. А то она усвистает на улицу – вылавливай ее! Да она уже пыталась и так, голышом, выскользнуть.

– Куда? Зачем?

– В Смольный. На партактив!

– Партактив?

– Посвященный Рождеству Христову! С повесткой «О восстановлении исторической справедливости по отношению к дворянским-княжеским фамилиям»! Ну, ку-ку! – и сиделка Света беззвучно постучала себя пальцем по лбу. – Дайте-ка шампанское спрячу. Она сегодня уже где-то успела принять… Ума не приложу, где она ныкает. Я от нее ключ прячу, она от меня – бухло. Только она ключ все равно находит, а я ее заначки – нет. Вот угораздило меня…

– Давно вы с ней? – сочувственно подкрался Колчин. На подоконнике в литровой банке торчал букет- сухостой. Дно банки влажнело позеленевшим-болотным. А букет, вероятно, был хорош. Дней десять назад. Розы еще угадывались. Желтые. Любимый цвет Инны – желтый. Вот и «мазду» решено было перекрасить из первоначального металлика в «желток».

– Неделю! Но, знаете, здесь сутки – за год! Вы просто не представляете!

– Почему же… – необязательно поддержал Колчин. – Очень даже представляю! Вазочки какой-нибудь нет? А то… – и кивком показал на свежий букет. – Я гляжу, Ревмиру Аркадьевну помнят, навещают… – и кивком показал на букет-сухостой.

– Понятия не имею! Я пришла – они уже были. Погодите, пока ее нет, шипы срежу. Она же ку-ку! Она всю себя вашими цветочками расцарапает… Чай поставлю? – Тьфу! Ни хрена у нее нет! Ни вазочки, ни чая. На одну заварку хватит!

Нищета в кухне была не из принципа – не спартанская. Нищета была пропойная. С двумя тарелками, с тремя разновеликими чашками и майонезной баночкой на решетчатой сушилке. Со стадом пыльных бутылок у газовой плиты. С липким столом. С переполненным мусорным ведром, воняющим пряным посолом. С захватанным серым вафельным полотенцем на крючке у раковины. Забулдыжная была нищета.

В средствах Ревмира Аркадьевна отнюдь не стеснена, насколько известно Колчину. Другой вопрос, как этими средствами распоряжаться. Если тратиться преимущественно на «бухло», как выразилась сиделка Света, любые средства недостаточны.

– Вы хоть прибираете здесь? – спросил Колчин, тщательно отмодулировав вопрос, дабы и нотки упрека не проскочило. Его интересовал букет-сухостой.

– Знаете что?! – взвилась сиделка Света. – Вы – родственник?! Вот и прибирайтесь! – (Или он с модуляцией просчитался?) – Она в припадке бьется, если хоть что-то с места сдвинешь, хоть ведро мусорное! – и сымитировала вой: – Я должна знать, что куда я что положила, там то и лежит!

– Ключ, например… – спровоцировал Колчин.

– Л-ладно! Я положу ключ, чтобы она знала куда, а вы потом сами за ней гоняйтесь по городу, ладно?! Мне деньги платят за то, что я с ней сижу, а не бегаю по морозу наперегонки – кто раньше до Смольного! Да плевала я на эти деньги, на эту работу, если так…

Сиделка Света осеклась и встала с табурета.

Колчин тоже встал. Когда входит дама, по протоколу надлежит встать.

Ревмира Аркадьевна Алабышева-Дробязго была облачена в строгий костюм – пиджак-юбка-блузка. Макияж. Прическа. Грудь – в бряцающих наградах.

Только… издали – норма. Или при сильной близорукой расплывчатости. Зрение у ЮК – единица. Хозяйка – в трех метрах. Строгость костюма нивелировалась либеральными пролежнями-складками (давно в шкафу лежал, давно…), косметика на лице – неловкая, густая и… не везде точно по адресу (руки-то дрожат), прическа – надо бы голову предварительно помыть… А бряцающие награды – юбилейные медальки. Да-да, и комсомольский значок. Непременно. Кроме того, в домашних тапочках и полуспущенных чулках…

– Я готова. Мы едем? – тон у Ревмиры Аркадьевны проявился деловито-номенклатурный. – А вас, милочка, я больше не задерживаю. Вы уволены без рекомендаций! – тон у Ревмиры Аркадьевны проявился барски-княжеский.

Ну верно. Колчин – шофер-порученец из Смольного. Сиделка Света – девка-чернавка, пшла вон!

– Да пожалуйста! – фыркнула сиделка. Преувеличенно осторожно разминулась с Алабышевой в дверях – не задеть бы сиятельных мощей! – и хлопнула коридорной дверью.

Колчин было оторопел: вот не было печали! Но через короткую паузу сиделка Света появилась за спиной «княгини» и жестами показала: буду в комнате, если вдруг чего… И на том спасибо!