Том Роб Смит - Ферма

Приближалась самая долгая ночь в году, и врачи заговорили о возможности внутривенного питания матери, обсуждая со мной юридические формальности и моральные препоны. В этот момент я открыто заявил, что лечу в Швецию. Марк отнесся к этому как к бегству от проблем, столь типичному для меня, — уклонению от обязанностей, другими словами. Отец же был настолько подавлен продолжающимся ухудшением здоровья матери, что не стал более возражать — он готов был согласиться на что угодно, лишь бы это принесло ей пользу. Я намеревался выяснить, что именно случилось с Мией. Какой бы ни оказалась правда, если я вернусь со свежими новостями, быть может, мне удастся заинтересовать ими мать. Новые улики были единственным стимулом, на который она могла отреагировать. Я был уверен в этом. Хотя Марк и возражал, но, заметив, что я все для себя решил, перестал выдвигать контраргументы и одолжил мне денег на поездку. Поначалу я отказался, рассчитывая взять кредит в банке, но, услышав об этом, Марк так разозлился, что мне пришлось проглотить свою гордыню. Новой работы на горизонте не предвиделось. Дизайнерская компания, в которой я подвизался, балансировала на грани банкротства. Вот уже несколько месяцев мне просто не к чему было приложить руки. Я прочно сидел на мели. Иногда на меня накатывала такая хандра, что я уже готов был признаться себе в том, что действительно позорно бегу от проблем.

Прикидывая свои расходы, я решил, что денег хватит на три недели, если я не стану роскошествовать. Марк не мог взять отпуск на работе, но пообещал прилететь ко мне на Рождество, если к тому времени я не вернусь домой. Он старательно скрывал свои сомнения, поскольку обладал дисциплинированным и рациональным складом ума. Он занимался вопросами, которые можно было решить в судебном заседании. Я же больше полагался на чувства, и инстинкт подсказывал мне, что в рассказе матери есть доля истины.

Выйдя из здания аэропорта в морозную ночь, я принялся думать, что делать дальше. Взятая напрокат машина оказалась мощным приземистым внедорожником — Марк специально выбрал его, чтобы неблагоприятные погодные условия не стали для меня помехой. В Лондоне у меня машины не были, поэтому я неуютно чувствовал себя за рулем этого самоходного чуда. Впрочем, я был ему благодарен за правильный выбор. Погода и впрямь оставляла желать лучшего. Автострады оказались расчищенными кое-как; в качестве компромиссного решения посредине дороги была прорублена полоса в снегу, по обеим сторонам которой высились здоровенные сугробы. Мне поневоле пришлось ехать медленно и несколько раз останавливаться на заправочных станциях, чтобы купить кофе, хот-доги со сладкой горчицей и соленые лакричные пастилки. В четыре часа утра я наконец свернул с трассы и покатил по узким проселочным дорогам, пока навигатор не объявил, что я прибыл на место.

Подъездная аллея к ферме оказалась завалена снегом. У меня не было ни малейшего желания расчищать ее, поэтому я сдал внедорожник назад, после чего включил полный привод и пополз вперед, слыша, как сминается под колесами рыхлый снег. Я открыл дверцу и вышел наружу, глядя на запертый фермерский дом. После многих нарушенных обещаний я наконец-то оказался здесь. Соломенную крышу покрывал снег, нависающий с одной стороны и частично обрушившийся. Огромный дуб склонился над двухсотлетним домом, и оба походили на заслуженную супружескую чету, обретшую покой в старости. Снежный покров оставался нетронутым. Скрытая угроза, которой, по словам матери, веяло от окружающего пейзажа, не ощущалась совершенно — по крайней мере, я ее не чувствовал. Невероятную тишину, которая ей казалась удушающей, я счел поистине благословенной, и лишь далекие красные огоньки ветровых установок — крысиные глазки, как она выразилась, — напомнили мне о том кошмарном описании пейзажа, к которому прибегла мать.

Оглядевшись по сторонам, я заметил постройки, которые она упоминала в своем рассказе: сарай, переделанный в домик для гостей, что так и не приехали, и каменный амбар, где висела туша свиньи. Мне показалось, что я разглядел под снегом огород, который мама возделывала с такой любовью, и живо представил нанесенный ею ущерб, когда она направила фургон прямо на него. Но сейчас напоминанием о том трагическом дне служила лишь дыра в плетне, что ограждал его.

Внутри все указывало на поспешные сборы и отъезд. На столе стояла полная кружка с чаем. Поверхность его замерзла. Я проломил тонкий коричневый ледок и попробовал жидкость кончиком пальца. Молока в нем не было, а подслащен он был медом. Такой чай не пил никто из моих родителей. Собственное умозаключение показалось мне нелепым, и я вдруг с тоской осознал, за какую неподъемную задачу взялся. Приехав сюда, я совершил широкий жест, пытаясь за показным мужеством скрыть бессилие и отчаяние.

Несмотря на то что день выдался долгим и трудным, я даже не помышлял о сне. Во-первых, в доме стоял жуткий холод. Во-вторых, перевозбуждение просто не позволило бы мне заснуть. Я развел огонь в стальном сердце фермерского дома, роскошной железной печи-буржуйке, сочленения которой начали жалобно позвякивать, когда металл нагрелся. Сидя перед ней на корточках, я вдруг заметил дьявольское лицо, вырезанное на дереве. Схватив щипцы, я вытащил полено из огня, но оказалось, что я всего-навсего принял причудливый сучок за нос.

В надежде хоть немного успокоиться, я принялся просматривать книжные полки и обнаружил Библию матери, которую и раскрыл на главе 6, стихе 12 «Послание к Ефесянам». Никаких пометок на странице не было. Ставя Библию на место, я наткнулся на сборник сказок о троллях, которые мать читала мне в детстве, давным-давно вышедшую из печати книжку с одной-единственной иллюстрацией тролля, притаившегося в темном лесу. Прошло уже много лет с тех, как я в последний раз держал ее в руках, и, согреваемый приятными воспоминаниями, принялся перелистывать ее, сидя у огня. Выяснилось, что даже спустя столько времени я помню эти сказки наизусть, и в ушах у меня зазвучал голос матери. Меня снова охватила тоска, и я отложил книжку в сторону. Протянув руки к огню, чтобы согреться, я спросил себя, а чего, собственно, рассчитываю добиться на самом деле.

Утром я проснулся перед холодными углями. Тело затекло и окоченело от неудобной позы в кресле, так что я с большим трудом поднялся на ноги, а когда выглянул в окно, то ослепительная белизна снега больно резанула по глазам. С содроганием представляя, как мутная вода стекает у меня по спине, я принял душ и заварил себе крепкий кофе. Продуктов на ферме не оказалось, за исключением бесчисленного множества домашних консервированных огурцов и варенья, которые родители заготовили на долгую зиму. Зачерпывая ложкой восхитительное варенье из черной смородины и ловя капли языком, я уселся за кухонный стол, достал из рюкзака чистый блокнот и заточенный карандаш — инструменты следователя — и скептически уставился на них. Вверху первой страницы я поставил сегодняшнюю дату.