Ник Гоуинг - Петля

— Товарищ полковник Поляков, это генерал Марченко. Вам приказано явиться на заседание в московский Центр к шестнадцати ноль-ноль. Ввиду ваших ранений, будет послана служебная машина, чтобы вы могли выехать в пятнадцать тридцать. Присутствовать в полной повседневной форме.

Марченко нарочито подчеркивал официальность речи. Он хотел, чтобы Олег уловил внезапную перемену в поведении и настроении товарища, понял, что непредвиденные и неоглашаемые обстоятельства заставляют Марченко перейти от дружеского расположения всего час назад к тону строгого приказа. Генерал жаждал, чтобы до Полякова дошло: внезапная перемена обстановки вырвала дело из-под его личного контроля.

— Вы поняли, товарищ полковник? — Марченко повторил: — Вы понимаете, Олег Иванович?

— Да, — ответил Поляков на другом конце провода с металлом в голосе.

С лица генерала разом сошли все цвета. Для архива Комитета Управление связи произвело запись этой унизительной речи. Зорин подавил острое желание открыто проявить радость. Он одержал тактическую победу.

Поляков отдернул занавеску и увидел в окно крышу черной «Волги» Комитета, остановившейся семнадцатью этажами ниже, среди снегопада и ледяных завалов, около забитой машинами стоянки. Он подождал минут пять, не придет ли такси, заказанное Марченко. Напрасно ждал, конечно.

Прикинул на себе форму, глядя в большое зеркало у входной двери. Смазал едучей жидкостью, асидолом, почистил тряпочкой и щеткой пуговицы на мундире, подровнял чуть скособоченные полковничьи звезды. С гордостью прицепил наградные планки — в семь рядов, по четыре в каждом — двадцать восемь орденов и медалей, в среднем — по одной награде в год службы. Отгладил брюки очень аккуратно. Делал все с чрезвычайным спокойствием — никто не угадал бы, что пережил он за час между звонком Марченко и прибытием черной «Волги». Надел шинель и фуражку, стал по стойке «смирно» еще раз перед зеркалом, отдал себе честь, основательно запер дверь снаружи.

С трудом он прошаркал несколько метров к лифту, тот, к счастью, не работал. И у Полякова, пока он спускался с лестницы, было время обо всем спокойно поразмыслить. Что произошло с Марченко? Почему последовало два противоречивых телефонных звонка в течение сорока минут? Отчего этот дружеский тон в первом случае и такая казенная отчужденность во втором?

Поездка проходила в мрачном молчании. На широкие бульвары падал по-зимнему тусклый свет уличных фонарей. Легковушки и грузовики кандыбали, стараясь держать скорость по изрытой поверхности шоссе, трамваи обгоняли их, разбрасывая брызги в лица прохожих и шоферов. Уныло, без перебранок, стояли длинные очереди у дверей каждого продовольственного магазина.

Раньше времени он прибыл к третьему подъезду на углу Лубянской площади. Нудная и острая боль, причиняемая ранами, вынудила затратить больше времени, чем он предполагал, на преодоление длинных витиеватых коридоров. Покрасневший и запыхавшийся, он добрался до кабинета Марченко за полминуты до четырех. Не оставалось времени, чтобы отдышаться и привести в порядок мысли. Возник помощник генерала и как бы втолкнул его внутрь, как раз в то время когда куранты отзванивали очередной час.

Сквозь дымовую завесу от сигарет он без труда узнал шестерых. Все его соратники, а два генерала — друзья. Сейчас тех, кто сидел здесь, ввели в дисциплинарную коллегию, действовавшую от имени Второго главного управления. Так сообразил Поляков. Сесть ему не предложили, и только тогда он понял, что дело — швах. Председатель коллегии, генерал Марченко, приказал полковнику стать лицом к окну.

Полякова сковало нервное напряжение. Приступы боли напоминали о ранениях, и он подумал, что лучше было пока не уходить из кунцевской больницы. Ему сделалось плохо, однако никто не обратил на это внимания.

— Полковник Поляков Олег Иванович, — начал чтение лежащего перед ним документа Марченко, — комиссии поручено разобраться в вашем поведении во время недавней служебной командировки в Социалистическую Республику Узбекистан. Наша служба не предусматривает теперь проведение подобных незаконных операций. Службе предписано строго соблюдать закон и порядок, поддерживая тесные контакты с местными органами государств Содружества. Старые времена ушли, товарищ. Сейчас мы — принципиально новое учреждение. Учитывая это и ознакомившись со всеми материалами по вашему делу, мы пришли к единогласному решению.

Поляков почувствовал, как зачесалась спина. Даже остатки дорогого дезодоранта западного производства, приобретенного несколько лет назад на Грязном рынке в Афганистане, не помогли, так велико было нервное напряжение. Он уставился в упор на Марченко в надежде привлечь к себе внимание, хоть на минуту остановить генерала. Но председатель комиссии ни разу не поднял глаз, пока читал текст, и его слова словно эхо, казалось полковнику, отражались от потолка.

— Вы повинны в самом серьезном нарушении служебного долга. Ваше поведение и ничем не оправданное применение личного и тяжелого оружия в Узбекистане является нарушением устава, правил и инструкций нашего ведомства. Положение ясно. Вы освобождаетесь от должности немедленно. Вам приказано выйти в отставку.

Удар был непредвиденно молниеносен и беспредельно жесток. Полякову будто кинжал вонзили в то смертельное место между лопаток, о котором твердили много лет назад в школе ближнего боя. Полковник почувствовал себя старым и беспомощным. Он вспомнил, как всего лишь три часа назад Марченко по телефону восхвалял его героизм. Теперь генерал сравнивал его, кажется — или Поляков ослышался? — с канализационной крысой, которая разъедает Центр. Да, удар был слишком силен. Внутри у полковника все дрожало, но он старался держаться с достоинством, даже с гордостью.

— Наше решение вынесено единогласно и является окончательным, — завершил Марченко. — Вы лишены права на апелляцию.

Даже теперь, после окончания «холодной» войны, в годы, названные периодом открытости и нового мышления, Марченко использовал избитые и ничего не значащие фразы, которые, однако, были чрезвычайно удобны. При всем своем унижении Поляков сейчас остро осознавал, сколько дерьма и идиотизма накопили в этом здании офицеры, которых он знал так близко. Фразы, подобные такой, как «неспособность успешно решать важные оперативные задачи на протяжении длительного времени», эти слова, адресованные сейчас Полякову, были взяты прямо из старых инструкций КГБ, были шаблонно-заскорузлы и ничуть не соответствовали истине. Так же как и «систематическая неспособность соблюдать нормы и правила, установленные для сотрудников Государственной Безопасности». Это были ханжеские слова. Даже после августовского путча модные понятия вроде демократия, гласность, перестройка не имели практически никакого значения внутри московского Центра. Комитетчики, с гордостью продолжая именовать себя чекистами, просто молчали обо всем этом и руководствовались своими прежними законами. Поляков, естественно, знал, что КГБ пытается продолжить свое существование, несмотря на то, какая сторона окажется в выигрыше, реформаторы или консерваторы.