Питер Страуб - Тайна

Том выпрямился и потер лицо руками.

— Здесь, у вас, мне немного лучше, — сказал он. — Сегодня я столько всего услышал, столько всего узнал, что голова просто идет кругом. Я не могу понять, что к чему.

— Позволь за тобой поухаживать, — сказал фон Хайлиц. — У тебя был сегодня очень тяжелый день.

Он провел Тома в кухню, достал и поставил на стол две чашки с блюдцами, и налил в них кофе из черного кофейника, стоявшего на черной газовой горелке, — и горелка, и кофейник принадлежали еще родителям фон Хайлица. Тому нравилась его кухня, отделанная деревянными панелями, с висячими светильниками, старомодными раковинами, высокими деревянными полками и чистым дощатым полом.

— Думаю, что по такому случаю мы имеем право добавить в кофе кое-что покрепче, — сказал старик, снимая с одной из полок бутылку коньяка и наливая по нескольку капель в каждую чашку.

— По какому случаю? — спросил Том.

— По случаю твоего прихода, — улыбнувшись, фон Хайлиц подвинул ему одну из чашек.

Том отхлебнул горячего ароматного напитка и почувствовал, как напряжение постепенно проходит.

— Я не знал, что вы знакомы с Хэтти Баскомб, — сказал Том.

— Хэтти Баскомб — одна из самых необычных женщин на этом острове. Раз ты знаешь о нашей дружбе, значит, наверное, виделся, с нею сегодня. Но я не собираюсь весь вечер держать тебя в кухне. Давай переберемся в комнату, и там ты расскажешь, что же так расстроило тебя сегодня.

В комнате Том устроился поудобнее на кожаном диване и положил ноги на заваленный книгами журнальный столик.

— Одну минутку, — сказал фон Хайлиц, включая стереосистему и ставя пластинку.

Том приготовился снова выдержать пытку Махлером, но вместо этого мягкий тенор саксофона начал играть одну из любимых мелодий мисс Эллингхаузен — «Только не для меня». Том подумал, что мелодия имеет тот же вкус, что и кофе с коньяком. И тут он вдруг узнал пластинку.

— Это ведь «Голубая роза», — сказал Том. — У моей матери тоже есть эта пластинка.

— Один из лучших дисков Гленроя Брейкстоуна. Сегодня мы будем слушать только его. — Том посмотрел на старика со смешанным чувством смущения и боли. — То, что ты сейчас испытываешь — я знаю, как это ужасно, но это означает, что ты уже почти преодолел себя. События происходят теперь сами собой, но начало им положил ты. — Усевшись напротив Тома, фон Хайлиц сделал глоток кофе. — Сегодня убили еще одного человека, убили по ряду причин, но одна из них состояла в том, что он слишком много говорил.

— Тот полицейский?

— Он был конченым человеком. Они не могли доверять ему и поэтому избавились от него. Они сделали бы так же с тобой и со мной, если бы знали о нас. Поэтому теперь нам надо быть очень осторожными.

— Вы знали, что моя бабушка покончила с собой? — спросил Том. Фон Хайлиц замер, не донеся до рта кофейную чашку. — Наверное, я должен быть в шоке, но я почему-то не испытываю ничего подобного. Но вы — вы солгали мне, — Тома словно прорвало. — Мой отец не мог видеть с балкона причал Тилманов. Его балкон выходит на лес, а не на озеро. Зачем вы сказали мне это? Почему все постоянно лгут мне? И почему моя мать такая беспомощная? Как мог мой дедушка бросить ее у кого-то в доме и отправиться на озеро? — Том вздохнул, вернее, почти всхлипнул, и закрыл лицо руками. — Извините, — сказал он после паузы. — Просто я пытаюсь думать о пяти-шести вещах одновременно.

— Я не лгал тебе, Том, — сказал фон Хайлиц. — Просто сказал не все. Я не знал тогда некоторых вещей, а некоторые не знаю и сейчас. Когда ты едешь на Игл-лейк?

— Послезавтра. — Фон Хайлиц вопросительно взглянул на Тома. — Это выяснилось только что. Мне позвонил дедушка и сообщил, что я лечу на самолете Редвингов.

— Хорошо, хорошо, — положив ногу на ногу, фон Хайлиц откинулся на спинку кресла. — А теперь расскажи мне, что с тобой сегодня случилось.

Том посмотрел через стол на собеседника, и фон Хайлиц ответил ему взглядом, полным понимания и дружеского участия.

И Том рассказал ему все. О больнице, Давиде Натчезе, о мертвом полицейском и докторе Милтоне, об «экскурсии» в старый туземный квартал и «Рай Максвелла», о том, как видел Фултона Бишопа, скользящего по первому ярусу Райских кущ, подобно голодному удаву. О Нэнси Ветивер и о том, что рассказал ей Майкл Менденхолл, об экипаже доктора Милтона, о пьяной враждебности отца и визите Ральфа Редвинга к Виктору Пасмору. И наконец — о звонке Глена Апшоу и о матери, лежащей на кровати в спальне и вспоминающей детство и последнюю поездку на Игл-лейк.

— О, Господи! — сказал старик, когда Том закончил свой рассказ. — Теперь я понимаю, почему ты пришел ко мне в таком состоянии. Мне кажется, тебе не повредит еще немного коньяка — причем на этот раз уже без кофе.

— Я засну, если выпью коньяка, — возразил Том. — Я так вымотался за сегодняшний день.

Выговорившись, Том почувствовал себя немного легче, успокоился. Он действительно устал, но на самом деле ему вовсе не хотелось спать.

Мистер Тень улыбнулся Тому, похлопал его по колену и, взяв его чашку, понес ее в кухню. Он вернулся с графинчиком бренди и поставил его на стол, затем перевернул пластинку Гленроя Брейкстоуна, и комнату наполнили звуки, полные страсти, которые до конца жизни будут ассоциироваться в сознании Тома не только с его матерью, но и с этим самым вечером в доме Леймона фон Хайлица.

Старик снова уселся напротив Тома и посмотрел ему в глаза. Затем он налил себе бренди.

— Ты только что сообщил мне два очень ценных факта и подтвердил кое-что, о чем я давно догадывался: семь лет назад ты был в районе Парка Гете по той же самой причине, по которой твой учитель английского привез тебя не так давно в Уизел Холлоу. Я видел тебя в тот день и знал, что ты тоже заметил меня, хотя и не узнал.

Мистер фон Хайлиц выглядел очень возбужденным, и возбуждение его передалось Тому.

— Вы были там? Вы спрашивали меня, помню ли я нашу первую встречу. Так вы имели в виду тот день?

— Но ведь ты действительно видел меня, Том. Вспомни! И Том действительно вспомнил мрачный дом в готическом стиле и лицо, напоминавшее обтянутый кожей череп, выглянувшее из-за задернутой занавески. Широко открыв рот, он смотрел на улыбающегося фон Хайлица.

— Так это вы были в том доме на Калле Бурле!

— Это был я, — глаза старика сверкнули. — Я видел, как ты шел мимо, заглядывая между домами, чтобы разглядеть Сорок четвертую улицу.

— Но что делали там вы?

— Я снимаю дома и квартиры в разных частях острова и пользуюсь ими, когда мне надо понаблюдать за кем-то или просто спрятаться. Из того дома, где ты меня видел, я мог следить за Уэнделлом Хазеком, живущим на Сорок четвертой. Оттуда мне был виден весь квартал, где стоял его дом.