Дэвид Розенфелт - Жизнь взаймы (в сокращении)

Я откопал свой университетский ежегодник и приступил к работе. Составил список имен тех, кого помнил, и стал гуглить каждое имя. Дойдя до сорокового, я поразился, каких успехов достигли мои однокурсники на самых разных поприщах. Мне, известному только в качестве журналиста и по совместительству сумасшедшего, стало даже несколько стыдно, что они настолько меня обогнали. Но не время думать об этом.

Увы, я не находил того, кто мне нужен, — по крайней мере пока не дошел до сорок седьмого имени, имени Дэниэла Лавинджера. Дэн был на два курса старше меня, я помнил его только по вечеринкам в пятницу, на которых мы неизменно напивались. Но он, должно быть, весьма протрезвел, потому что стал ведущим нейрохирургом в больнице «Маунт Синай».

Я позвонил по рабочему телефону, назвался и попросил его позвать. Ответившая девушка сказала не класть трубку, я даже не успел сказать, что я — его университетский друг.

Я думал, он меня забыл.

Но я ошибся. Он взял трубку, и уже через полминуты мы, смеясь, вспоминали о временах, которые я помнил смутно.

В конце концов я сказал, что мне срочно нужен его совет.

— Это имеет какое-то отношение к твоей исчезнувшей девушке? — спросил он, еще раз подтверждая тот факт, что мою статью прочло больше людей, чем в среднем смотрят Суперкубок.

— Для меня это вопрос моего здоровья. Мне нужен человек, которому я доверяю.

— Что случилось?

— Похоже, мне что-то вживили в мозг.

Он сказал, что можно приехать прямо сейчас, и я взял с собой диск, куда доктор Фейрбанкс записала картинку сканирования моего мозга. Дэн был один в кабинете, когда я вошел. День был неприемный, пациентов не было.

Он вставил диск в компьютер и посмотрел на экран.

— Ого! Кто делал операцию?

— Не знаю.

— Ты не знаешь? — спросил он, но не стал ждать ответа, а показал мне очень маленький посторонний объект. — Что это?

— Я надеялся, что на этот вопрос мне ответишь ты.

Он сел за стол и сказал:

— А теперь давай с самого начала.

И я рассказал ему о Джен и о воспоминаниях, которые никто не мог со мной разделить. В основном он это знал: он читал мои статьи, но выслушал еще раз. Когда я закончил, он сказал:

— Единственный способ узнать, что вживили тебе в мозг, — извлечь оттуда этот предмет. Но я не уверен, что тебе этого хочется.

— Почему?

— Ну, во-первых, операция на мозге всегда сопряжена с риском. В данном случае риск невелик, ибо это не самая чувствительная его область.

— А в какой он области?

— Главные функции этой области связаны с памятью.

Я сдержанно сказал:

— В последнее время у меня были проблемы с памятью.

— Ты представляешь себе, когда это было сделано?

— Да. Когда я был в Ардморе.

— И с тех пор у тебя трудности с запоминанием событий?

— Нет, этого я не заметил.

— Тогда, что бы это ни было, оно не мешает твоей способности запоминать, и, значит, твое решение не вполне медицинское.

Он тщательно выбирал слова, и я почувствовал разочарование.

— Дэн, давай без обиняков. Как ты думаешь, что это?

— Я думаю, имплант.

— Что это значит?

— В области памяти ведется громадное количество исследований. Альцгеймер косит наших родителей и обходится нашей экономике в двести миллиардов долларов ежегодно, так что стимул есть. Причем не единственный — также есть мотивация в области психологии; скорее работают над тем, чтобы уничтожить память, чем восстановить ее. Можно стереть из памяти детскую травму. Разумеется, проблема контроля над памятью имеет и этический аспект. Правительства захотят этим обладать, чтобы нейтрализовать диссидентов; работодатели — чтобы обеспечить полную лояльность сотрудников; можно даже заставить бывшую возлюбленную забыть, что ты ее обманул.

— Это не мой случай, — сказал я. — Если я правильно понимаю, то мне не возвращали утраченных воспоминаний. Мне создали новые.

— Да, получается, что так. Мозг посылает и получает аналоговые сигналы, так он разговаривает с телом; таким образом мы видим, слышим, чувствуем боль. Но медицина лишь в последнее время научилась участвовать в этом разговоре.

Он привел несколько примеров: искусственная ушная улитка имплантируется в ухо глухим и восстанавливает слух; скоро станет реальностью искусственная сетчатка.

— Они говорят мозгу, что он должен делать, и мозг делает это.

— Может быть, это устройство говорит мне, что следует помнить? — спросил я.

— Наверняка, если уж работают над устройством, распознающим язык. Я просто не думал, что наука так сильно продвинулась.

— Эти мои воспоминания такие живые, такие подробные…

— Большая часть того, что они тебе впарили, вполне реальна — места, люди, события. Они устроили у тебя в голове мультимедийное представление, вероятно в определенной мере основанное на видео.

Я буквально вздрогнул, когда он это сказал: Мария Галассо говорила, что чипы, над которыми она работает, предназначены для хранения видео.

— Но у меня такое чувство, что это зашло еще дальше. Коммуникация с мозгом — процесс в основном механический, люди, которые этим занимаются, могут даже не понимать его глубины. Исходя из того, что ты рассказал, я думаю, здесь включен мощный психологический компонент, и ты тоже в этом поучаствовал.

— Я?

— Да, ты. Больше всего это похоже на сны. Возможно, они дали тебе большую часть фактов, а собственно историю придумал ты, сам того не понимая. Так, как мы обычно вспоминаем: воскрешаем в памяти отдельные куски, а потом заполняем пустоты между ними. Вот почему на память нельзя полагаться.

— Значит, люди, с которыми, как я помню, я общался, на самом деле мне незнакомы? И места — я тоже в них никогда не бывал?

Он кивнул.

— Те, кто это сделал, получили аудио и видео людей и мест, а твой мозг доделал остальное. Если твоя девушка была на их стороне, они могли заставить ее разыграть некоторые эпизоды. У них ведь достаточно технологических возможностей проделать это?

Мне ли не знать, какие у них технологические возможности?

Я продолжал забрасывать Дэна вопросами, и он отвечал.

Когда я уходил от него, голова у меня кружилась — в первый раз на моем горизонте прояснилось. Его объяснение того, что со мной случилось, казалось мне единственно правдоподобным.

Наверное, мне следовало сосредоточиться на том, кто это со мной сделал, но я не стал. Я думал о том, что это для меня значит и что в свете этого можно сказать о моем рассудке, о моих воспоминаниях, о моей жизни.

Джен была ненастоящая: в конце концов, мне пришлось примириться с этим фактом. Возможно, такая девушка действительно существовала, может быть, это была актриса, но той Джен, которую я любил, не было. Мы не знакомились так, как я это помнил. Мы не полюбили друг друга. Мы не занимались любовью. Мы не жили вместе, и я не просил ее выйти за меня замуж.