Фрэнк Тэллис - Комната спящих

– Знаю…

– Конечно, в обычной одежде на такое мероприятие не пустят, придется взять напрокат костюм. Надеюсь, Мейтленд не думает, что я буду платить из своего кармана.

– С удовольствием посмотрю на тебя в костюме. – Джейн бросила на меня жадный взгляд и подула на чай. – А кто такой сэр Филипп Остлер?

– Промышленник. Очень богат и жертвует много денег на больных детей. Его собственная дочь страдала от депрессии и покончила с собой, когда ей было всего пятнадцать.

– Бедный…

Я сунул записку под пепельницу.

– Интересно, откуда у Мейтленда столько связей? Вращается в высших кругах. Всего пару недель назад рассказывал, как был на закрытом мероприятии, где присутствовала сама принцесса Маргарет.

– И что же, он говорил с ней?

– Я не спрашивал. Кстати, во время собеседования Мейтленд сказал одну странную вещь. Когда он узнал, что военным Уилдерхоуп не нужен, «оживил старые связи». Откуда у Мейтленда «старые связи» в этой сфере, с чего вдруг военные оказывают ему услуги? Конечно, Мейтленд – человек выдающийся, к тому же известный, но, как бы там ни было, он простой врач.

Джейн вскинула брови:

– Неужели сам не догадываешься?

– О чем?

– Мейтленд работал на британскую разведку.

– А ты откуда знаешь?

В голосе Джейн прозвучала чуть заметная ироничная интонация, легкий намек на то, что я медленно соображаю, но даже такая малость глубоко меня задела. Видимо, поэтому вопрос свой я задал довольно сердито.

Джейн покраснела и как будто смутилась. Прежде чем я успел извиниться, выпалила:

– Ну, я ведь работала в больнице Святого Томаса… Сам знаешь, какой Мейтленд тщеславный. Не умеет держать язык за зубами.

К счастью, Джейн, похоже, не обиделась. Даже не заметила, что я повысил голос.

– Думаю, он все это рассказывал, чтобы произвести впечатление на нас, девушек.

– Что? – удивился я. – Так и говорил, что он шпион?

– Нет, шпионом он не был. Просто работал консультантом в МИ-5… или МИ-6, не помню. В общем, что-то в этом роде. Часто рассказывал, как ездил за границу. Хотел, чтобы мы думали, будто ему важные задания дают.

Джейн опустила чашку на пол и повернулась ко мне. Прикрыла груди руками, отчего они соблазнительно приподнялись. Ее белый упругий бюст порядком меня отвлекал.

– В наше отделение в больнице Святого Томаса часто приходили американцы. То ли из разведки, то ли еще откуда-то. Один был полковник. Мейтленд ему показывал комнату сна в больнице Святого Томаса. Полковник наблюдал, как мы их кормим, в туалет водим… В общем, за всеми процедурами.

Джейн устала и говорила вяло, нехотя. Я снова закурил и сам отключился раз или два. Мы хором зевнули и обменялись понимающими взглядами. После долгого молчания Джейн спросила:

– Слышал про Мэри?

– Что с Мэри?

– Ты был прав. Ей действительно здесь не нравится. Подала заявление, увольняется по собственному желанию. Жаль, я так с ней и не поговорила, а ведь собиралась. Прямо виноватой себя чувствую.

– Тебе не в чем себя винить, – возразил я, затушив сигарету. – Ты бы ей все равно помочь не смогла. Я сам поговорю с Мэри, как только встречу ее.

Джейн посмотрела на мои часы.

– Надо поспать. – Глаза у нее закрывались сами собой. – Мне вставать через два часа.

– Да, конечно, – сказал я, потянулся и выключил лампу.

Джейн положила руку мне на грудь и прижалась ко мне. Устраиваясь удобнее, она тихонько мурлыкала. Наконец мы расположились так, чтобы не мешать друг другу, и я погрузился в объятия Морфея. Но даже не надеялся, что они помогут мне забыть обо всех непростых проблемах.

Той ночью мне приснился очень странный сон. Я спускался по больничной лестнице с граммофонными пластинками под мышкой. Снизу раздавались звуки нежной любовной песни, исполняемой большим оркестром, слышался гул голосов. Я перегнулся через перила и увидел, что вестибюль украшен флажками, бумажными гирляндами и британскими флагами. Над дверью висели золотистые короны, сделанные из картона и оберточной бумаги. Все пациенты танцевали. Многие нарядились по торжественному случаю, но остальные пришли прямо в больничных халатах и пижамах. Никого из этих людей я раньше не встречал, но отчего-то они казались мне знакомыми. В рамке висела большая фотография королевы, а под ней стоял треножник, на котором лежали бутерброды, ячменные лепешки и пирожки. Я увидел миски с джемом и заварным кремом. Две медсестры аккуратными рядами расставляли рядом с чайником чашки и блюдца. Одна из них открыла рот и громко, наигранно рассмеялась. Очевидно, это был праздник по поводу коронации.

Когда я спустился вниз, заметил около доспехов отца. Тот наблюдал за весельем с добродушной улыбкой. Увидев меня, посерьезнел и сказал: «Хороший мальчик». Потом закурил и выпустил в мою сторону облако ароматного дыма. Я прочел крошечные красные буквы на папиросной бумаге: «Абдулла номер 7». Даже точку разглядел. Отец начал кашлять, и тут я обратил внимание, что он плохо выглядит. Кожа казалась серой, к тому же он сильно исхудал.

– Иди, иди, – сказал папа. Он продолжал кашлять, прикрыв рот ладонью. – Отнеси пластинки маме.

Легонько подтолкнул меня в спину, и я пошел прочь, сделал несколько шагов и чуть не врезался в женщину в розовом платье. Она танцевала одна – то быстро кружилась на месте, то вдруг высоко подскакивала.

Мама сидела рядом с граммофоном. Волосы тщательно уложены в прическу «колокольчик», шею в два ряда обвивают жемчужные бусы. Я обогнул танцующих, а когда подошел к маме, она взяла у меня пластинки и сказала:

– Спасибо, Джимми.

– Какой у вас милый мальчик, – умилилась медсестра.

Мама кивнула, благодаря за комплимент, и начала перебирать пластинки.

Мимо прошли в обнимку два пациента. Мужчина был очень высокий, с длинными спутанными волосами. На нем был темный костюм, и вперед он смотрел полными слез, испуганными глазами. К мужчине прижималась хрупкая женщина, крошечная, будто колибри. Одета она была в стеганый халат, помада размазалась, а с губ не сходила безумная улыбка.

– Что будем слушать за ужином? – спросила мама. – Как насчет Элгара?

– Великолепно, – ответила медсестра. – У вас есть его торжественные и церемониальные марши?

– Я тоже сразу о них подумала, – согласилась мама.

Граммофон был покрыт каким-то материалом, похожим на крокодиловую кожу. На обратной стороне открытой крышки я увидел знак фирмы «Голос его хозяина» – маленькая белая собака с коричневыми ушами заглядывает в старинную медную граммофонную трубу. И снова я удивился, до чего же мой сон похож на явь.

– У моего мужа есть запись самого Малькольма Сарджента, «Сон Геронтия», – продолжила медсестра, явно желая доказать маме, что ее муж – ценитель хорошей музыки.