Эндрю Пайпер - Демонолог

Я бросаюсь наверх, в наш номер. Это занимает всего минуту или две, но кажется, что время тянется мучительно долго. Что его растягивает, так это новые чудовищные видения того, что я сейчас обнаружу, как только открою дверь номера.

Тэсс ранена.

Тэсс рычит и бьется, как тот мужчина в кресле, а нянька не в силах ее успокоить и унять.

Тэсс нет на месте.

Я упустил ее, я ее ужасно подвел, подставил. Меня заманили в ловушку, обдурили, направили в этот дом в Санта-Кроче – это был всего лишь отвлекающий маневр. Цель была не в том, чтобы заснять на камеру некий феномен, а в том, чтобы разделить нас, убрать меня подальше от дочери в этом чуждом городе, чтобы потом ее можно было увезти.

И все же, когда я пинком распахиваю дверь в наш номер, она там. Стеклянные двери гостиной раскрыты настежь, за ними сверкает Канале Гранде. Тэсс пишет что-то в своем дневнике, сидя на диване, нянька смотрит мыльную оперу по телевизору.

– Папа!

Дочь бросается ко мне. Вознаграждает меня крепким объятием, чего почти достаточно, чтобы заставить мое болезненное состояние убраться прочь.

– Ты весь такой горячий, – говорит она, прикасаясь к моим рукам и щекам.

– Сейчас приду в норму, и все будет о’кей.

– А твои глаза!

– Что с ними?

– Они у тебя все типа серьезно покраснели!

– Это просто легкий грипп. Не волнуйся, моя милая.

Нянька стоит позади Тэсс, стараясь сохранять на лице улыбку. Но она тоже находит мой внешний вид пугающим. Один взгляд в зеркало в передней, и я и сам вижу почему.

– Спасибо. Grazie.

Я передаю женщине стопку евро, это почти двойная плата в сравнении с оговоренной суммой, но тем не менее она берет ее с некоторой опаской, словно то, чем я заболел, может через бумагу передаться ей.

Когда она уходит, я говорю дочери, что нам надо уезжать.

– Потому что ты заболел?

– Нет, детка. Потому что… Мне здесь не нравится.

– А вот мне здесь нравится!

– Нет, это неподходящее место. Я хочу сказать… – начинаю я и замолкаю, пытаясь придумать правдоподобное объяснение. А потом решаю сказать правду: – Я хочу сказать, что не уверен, что нам тут безопасно оставаться.

Я не намерен пугать девочку. Да она и не пугается. Ее лицо демонстрирует совсем другое выражение, которое я не вполне понимаю. Что-то вроде решимости. Гримаса, которая показывает желание продолжать спор.

Что бы это ни было, это все по моей вине. Какого черта меня дернуло сказать ей именно это?

Ответ очевиден: это сказал не я. Это то, что преследовало меня всю дорогу до отеля. Нечто, присутствующее сейчас в этом номере, помимо Тэсс и меня самого.

– Собирай свои вещи, – говорю я. – А мне нужно сделать пару звонков.

Возможно, всему виной та сосредоточенность, которая потребовалась мне, чтобы набрать на айфоне номера аэропорта для выяснения, какой рейс отправляется нынче вечером (к счастью, оказалось, что есть рейс «Алиталии» до Лондона, а потом рейс «Бритиш Эйруэйз» до Нью-Йорка). Или, может быть, дело в том, что мне просто необходимо оказаться как можно дальше от того мужчины в доме номер 3627. В любом случае мне почти сразу становится намного лучше. Ветерок, проникающий сквозь распахнутые двери, высушивает пот у меня на шее, помогает мне остыть. Желудок перестает бунтовать, успокаивается. А что еще лучше – черные мысли, преследовавшие меня на всем пути назад на вапоретто, уже ушли, отступили, оставив меня более успокоенным и бодрым, чем когда-либо в последние несколько недель. Был ли этот день настолько странным и даже сверхъестественным? Несомненно. Какой-то заговор, состряпанный где-то в нижнем мире? Не слишком похоже, черт побери.

Но что теперь делать с видеокамерой? Покончив с телефонными разговорами, я замечаю ее на кофейном столике. Глаз объектива смотрит прямо на меня. Внутри этой машинки – человек в кресле. Его зубовный скрежет и судороги. А еще города и номера. Безжизненный голос. Мой отец.

Я сперва решаю оставить камеру здесь, но вместо этого быстро ее упаковываю, прячу под носками, словно опасаюсь, что она может как-то уничтожить свое содержимое. Я в данный момент слишком запутался, чтобы понять, откуда мне это известно, но то, что я с ее помощью задокументировал, может оказаться важным. Это не значит, что я когда-либо вознамерюсь снова просмотреть эту запись. Но сидящий во мне ученый – архивист, просвещенный противник уничтожения исторических документов – не одобряет, что она может пропасть, исчезнуть. Как и любой другой текст, эта видеозапись может содержать нечто чрезвычайно важное, чего можно не заметить при первом прочтении.

Я застегиваю молнию на своем чемодане. Провожу пальцами по еще влажным волосам.

Прощай, прекрасный и ужасно дорогой номер-люкс. Прощай, великолепная Кьеза делла Салюте, виднеющаяся в рамке окна, как на открытке. Прощай, Венеция. Обратно я не вернусь. А когда придет новая эпидемия чумы, давай строй новую церковь. Исцеляют эти церкви заболевших или нет, они, несомненно, прекрасны.

– Тэсс? Пора двигаться, милая.

Я откатываю чемодан в гостиную, ожидая увидеть дочку уже там. Но девочки там нет, хотя ее чемодан стоит наготове. Ручка торчит наружу, но сам чемодан валяется на полу, словно брошеный.

– Тэсс?

Проверить ее комнату. Обе ванные. Открыть дверь номера, выйти наружу и постоять в пустом коридоре.

– Тэсс!

Окно в гостиной. Двери открыты настежь, занавеси колышутся на горячем ветерке.

Я выбегаю на балкон, перегибаюсь, смотрю вниз. Там, на земле – одни прибывающие и отъезжающие из отеля. Никакой давки. Никакой Тэсс.

Позвонить портье. Вот что нужно сделать. Заставить обслугу отеля посмотреть везде и всюду, всем одновременно. Полицию тоже. Если она ушла из отеля, у нее не займет много времени, чтобы потеряться в лабиринтах этого города.

Не нужно бегать и суетиться. Думай! Следующие шаги следует предпринимать в определенном порядке. То, что я сейчас должен сделать, определит все, что будет потом…

Она на крыше .

Голос О’Брайен снова перебивает мои мысли. Только на этот раз это не моя воображаемая Элейн, это моя реальная подруга. Она здесь, со мной.

Il Settimo Cielo, Дэвид. Иди туда, прямо сейчас.

Пока я выбегаю из номера и несусь по лестнице на седьмой этаж, я все думаю, можно ли доверять этому голосу, одному из тех многих, что я слышал сегодня. Это вполне может оказаться ложью. Может быть, все, что я слышал в комнате в доме 3627, было ложью.

Нет, это правда.

Я выбегаю в помещение ресторана на крыше отеля, и вот она, передо мной. Моя дочь стоит на краю крыши спиной к семиэтажной пропасти. И она видит один только мой взгляд, глядя сквозь толпу паникующих посетителей и официантов.

– Тэсс!

В моем вопле звучат некие авторитарные, командные нотки – все видят, что я знаю ее имя! – и они заставляют толпу раздаться в стороны, приглушают голоса, требующие вызвать полицию, и призывы к кому-то что-то сделать . Это дает мне возможность приблизиться к ней медленным, успокаивающим, как мне кажется, шагом, ступая настолько уверенно, насколько это вообще возможно в моем состоянии.