Эндрю Пайпер - Демонолог

Мои ноги касаются реки, и она начинает петь от боли.

Тэсс тоже их слышала. А я хотя и не слышу, но верю, что моя коллега их слышит. И это означает, что именно туда мне и нужно идти. О’Брайен приходит к этому заключению даже раньше меня и выпускает мои пальцы, так что мне не приходится их высвобождать. А сама она опускает взгляд обратно на свои болтающиеся ноги.

Проходя вниз к реке, я обнаруживаю, что склон более крутой, чем кажется от домика. Это тот самый эффект, когда тебя притягивает к воде быстрее, чем ты хочешь идти, притягивает, словно невидимым подводным течением. Эта часть территории при доме постоянно расчищалась в течение многих лет, и даже несмотря на то, что лес уже наполовину забрал ее себе, здесь по-прежнему остается пятачок свободной земли, куда не падает тень. Свет слепит мне глаза на всем пути к краю воды. Река выглядит живой в яростном солнечном сиянии, так что ее поверхность, кажется, тянется ко мне и вся вода выглядит так, словно охвачена огнем.

И тем не менее это всего лишь река. Воспоминания и голоса сохраняются в ней только в той мере, в какой они остались в нас самих.

– Ум в себе обрел свое пространство, – говорю я вслух.

Магические слова, которые возвращают назад моего брата. Или если не его самого, то воспоминание о том, как он кричал.

Я тогда – мне было шесть лет – прошел вниз по склону, точно так же, как спустился по нему сейчас, и встал там, где стою теперь. Я высматривал Лоуренса, которому мама разрешила раньше меня встать из-за стола после завтрака. Я знал, что он где-то здесь, внизу. Может, рыбу удит, или собирает в банку лягушек, или играет какую-нибудь роль из импровизированного театрального представления, в котором я тоже хотел принять участие. Река была тем местом, куда мы убегали, чтобы освободиться от опеки родителей, от звуков и запахов дома, которые для других детей обычно составляют понятие домашнего уюта.

Лоуренс мог уйти отсюда и направо, и налево. На берегу реки была узкая тропинка, она уходила далеко в обе стороны, может быть, за многие мили от нашего участка, и у нас было предостаточно тайных мест вдоль этой дорожки. Шестилетний, я стоял здесь, стряхивая крошки с подбородка и пытаясь определить, в какую сторону направиться сначала. Тогда я и услышал истошные крики брата где-то далеко к востоку отсюда. Точно так же, как слышу их сейчас.

Я побежал, низко опустив голову, пригибаясь под нависающими ветками ив, и их концы хлестали меня по спине. Два раза я чуть не поскользнулся и не слетел с влажной тропы в воду, но сумел, дико размахивая руками, прямо как ветряная мельница, удержать ускользающее равновесие. И сейчас я иду тем же путем и меня донимает тот же вопрос, который преследовал меня тогда, в первый раз.

Неужели все так кричат, когда тонут?

Тогда я в этом усомнился. Не в том, что мой братец мог поскользнуться и упасть в воду или с ним случилось еще какое-то несчастье и теперь его жизнь в опасности, а в том, что он мог издавать такие звуки, даже если бы попал в беду. Потому что в его истошных криках в большей мере слышался ужас, дрожь от шока, нежели призыв о помощи. Это был ужас перед чем-то иным, но не перед рекой, уносящей его вниз.

Ответ на тот вопрос приходит ко мне только сейчас. Такой ответ, который я не мог понять и осознать, когда был мальчишкой.

Так кричат только тогда, когда вас кто-то топит.

Лоуренс видит, как я выскакиваю из-за деревьев и останавливаюсь на плоской вершине прибрежной скалы. Тянется ко мне. Судорожно бьет ногами по камням всего в футе от поверхности, напрягает и вытягивает шею, стараясь, чтобы вода не попала в рот и ледяное течение не хлынуло ему в грудь. Действие, которое в тот момент заняло не более секунды, даже меньше. Но сейчас, в своем повторном, возвратном проявлении, все происшедшее тогда замедляется, обнажая истинную причину, которая в тот, первый раз, исчезла слишком быстро, а я был слишком юн, чтобы увидеть ее и понять. Вернее, даже не одну причину. Этих причин, этих истин – две.

Брат встречается со мной глазами, глядя с дальней стороны реки. С Другого Места, куда мы никогда не перебирались. С дальнего берега, которого мы опасались и где Тэсс стояла в своем реальном сне, сне наяву.

Вторая же истина, вторая причина – это то, что над Лоуренсом стоит отец. Одна его рука надавливает брату на нижнюю часть спины, вторая плотно держит его за шею.

Он не пытается вытащить его. Нет, он толкает его вниз, под воду.

И ему удается это сделать.

Отец дожидался там и меня. Чтоб я был свидетелем. Чтобы оставить свою метку у меня в душе.

Лоуренс бьется на мелководье. Но его прижимает вниз, он весь вытянулся, как будто безуспешно пытается научиться плавать, а наш папаша выступает в роли его бездарного и невнимательного учителя. Такое вот положение, такая расстановка сил, которая привела меня в то время к неверному восприятию и неправильному пониманию этого происшествия. Я решил, что отец не в силах как следует ухватить брата, чтобы вытащить его наверх, а судорожные дерганья Лоуренса мешают папаше оказать ему должную помощь. Совсем неверное понимание ситуации, позволившее мне сочинить вокруг этого совершенно иную, альтернативную историю. Ложь, которую я твердил себе с того момента и до сегодняшнего дня.

Но когда Лоуренс замирает в полной неподвижности и отец поднимает глаза, у меня не возникает никаких вопросов по поводу того, о чем свидетельствует этот взгляд его выпученных глаз. О торжествующей ненависти. О самовосхвалении, о восторге по поводу собственных свершений, сопровождающем отнятые одним ударом три жизни.

Да, это мой отец – тот, кто удерживает Лоуренса под водой, но в действительности это только тело моего отца. Пока я наблюдаю за ним, его лицо меняется и демонстрирует сущность, которая сидит у него внутри. Угловатый череп. Тонкий, как игла, подбородок. И скулы – слишком широкие, слишком высокие – выступающие из-под кожи. Так на самом деле выглядит Безымянное. Морда Велиала.

Но злоба и гнусность демона не была удовлетворена даже этим.

Он отпустил отца, и я видел, как тот возвращается в собственное обличье. Как смотрел вниз, на то, что он сделал, как потом смотрел на меня.

Это мой отец. Уже не Велиал, не злобный дух. Это мой отец – тот, что смотрел тогда в глаза своему младшему сыну и говорил ему то, что думал на самом деле, истинную правду, из самого сердца.

Это должен был быть ты.

А потом из тьмы раздается голос О’Брайен. Крик издалека:

– Дэвид!

Я бегу назад тем же путем, что пришел сюда. Это не более пары сотен ярдов, но на обратном пути они кажутся длиннее, а позади волны реки шлепают о берег, и под ногами что-то булькает и хлюпает. Сердце – комок боли, и она лезет наружу, протискиваясь меж ребер.