Игорь Резун - Свидание на Аламуте

Осень умирает в каменных ущельях Шевченковского жилмассива, как недавно скончалось тут и горячее, сочное лето. Листья затаились от дворников в углах кирпичных коридоров и стен; листья засахарились в холоде утра и кое-где вмерзли в лужицы. Их не трогает ветер, гудящий тут днем, несущий зиму, ее посыльных — мелкие, еще слабые снежинки, тающие на асфальте, уже испещренном крапинками их следов. На детской площадке, огороженной кирпичными зубцами, как у средневекового замка, сидят мамаши. Их трое. Укутанные в китайские куртки на сентипоне, в шлепанцах, под которыми видны вязаные носки, они сидят на скамейке, наблюдая, как в песочнице возятся их малыши — такие же утепленные, похожие на крохотных полярников. Мамаши — страшная сила. Никто не войдет в стальные двери подъезда, не замеченный ими. Никто не выйдет, не удостоившись их комментария. Мамаши стоглазы, как Аргус.

Вот и сейчас они наблюдают, как распахнулась эта дверь, пропиликав журчащим сигналом домофона; как по пандусу подъезда свозит инвалидную коляску молодая женщина. На ее голове пестрая косынка, скрывшая густые каштановые волосы, бледное лицо — за зеркальными очками. Несмотря на пронизывающий ветер поздней осени, на этой женщине легкая белая ветровка, надетая поверх легкомысленной кофточки, и голубые джинсики-капри, которые открывают щиколотки узких голых ступней с длинными пальчиками. Эти пальчики, ровные и длинные, как зубы на рекламе стоматологической клиники, всунуты в плетение босоножек на невысоком каблуке. Женщина толкает коляску, в которой неподвижно сидит парень — немного грузный, укрытый до половины туловища клетчатым пледом, тоже в темных очках. У него странное лицо: спокойное, даже улыбающееся, но обожженное слева и справа, с бугристой кожей и темными шрамами. Что-то ласково приговаривая своему спутнику, женщина вывозит коляску вниз, к аллеям, которые расположились под путепроводом улицы Кирова, — туда, где растут чахлые деревца и сверкает красная крыша пагоды японского культурного центра «Саппоро».

Мамаши ее не одобряют.

— Гляди! Опять бОсая вышла, ты гляди!

— Ой, чума… Придатки застудит себе так! А ведь ей еще рожать.

— Кого рожать-то? От инвалида…

— Ой, не говори, дура девка. Жизнь себе угробила.

— И если родит, ох, намается с дитем да с таким мужем. Он же у нее… того!

— В Чечне, что ли, воевал?

— Нет, он у нее эфэсбешник. Где-то в Мексике был. Я слышала — он при нашем посольстве служил.

— В Мексике?! Девки, нет, он в Африке воевал.

— За кого?

— Черт его знает. Но там и ранили.

— Оссподи, нашла себе, тоже… Он по мужской части как? Толку-то…

— Ага, ты бы слышала, что они ночью вытворяют! Вот тебе и толк…

— Да ладно вам…

— Вот и ладно! Валька Антипова в соседней квартире живет — говорит, все слышно. Начнут — как эротическое кино показывают. И стонут, и ревут, и орут…

— Правда, что ли?!

— У Вальки спроси.

— Оссподя… значит, не весь он деревянный.

— И родит еще, вот увидите.

— Да как она родит-то, с такими придатками?! Ты видела, она по утрам в сквере босиком бегает? По самой холодине, по лужам.

— Что делается-то… мама родная!

— Да уж. Себя не бережет.

— Ну-ка, брось! Брось, говорю, скотина ты безрогая! Ты щас мя доведешь, ох, доведешь мамку…

— Сыночка, не бей мальчика по голове, у него там больно!

— Как щас обоим дам по заднице! Да ты рассказывай, рассказывай!

— …А я с ее гинекологом разговаривала — ну, в нашей поликлинике. Девки, знаете, что у нее там?

— Где?

— Ну… там…

Мамаши шепчутся. Потом одна густо краснеет.

— Тьфу! Вот тоже…

— А я говорю — татуировка там, прикиньте? Какой-то треугольник, что ли… То есть, то нету.

— Да быть не может…

— А еще она — беременна.

— Да ты что?! Вроде и не видно…

— Я вам точно говорю — беременная она! Они с этим парнем же уже год живут, с зимы. Он тогда еще ходячий был. Потом где-то там, за границей, ранили, вот сейчас она его на процедуры катает.

— Может, и ходить будет…

— Ага. Вот щастье-то! Тут с дитем не знаешь, как управиться. Вот скотина, куда полез! Немедленно отойди! Отойди, я тебе говорю…

— Ваня, дай мальчику лопаточку, он плакать будет…

— …ага, а тут еще за мужиком ходить. Кому я щас ремня дам, говорю?

— Сама-то она где работает?

— Художница, говорят. Рисует.

— Рисует?! Вот дура…

— Дура не дура, а ты бы ее в магазине видала, че она покупает! Креветки, морепродукты разные. Эти, как их… яйца волосатые… ну, как?

— Киви, что ли?

— Ну. Киввы. Нет, чтоб, как все — колбасу там, сардельки… Так нет же. Видать, хорошо загребает за рисунки.

— Да и пенсия у ее мужика, видать, хорошая…

— А придатки она себе все равно застудит!

— Ох… Везет же некоторым!

— И не говори. Да, бабоньки, таким вот дурам и везет.

— Ага. Только мы такие… то стирка, то глажка. Отойди от края, паскудник такой, последний раз говорю!

— Ваня, дай поиграться корабликом! Ваня, я тебе щас дам!

— Ой, девки, жизнь наша, бабская…

Мамаши горестно вздыхают, поглубже засовывая толстые ноги в тапки. Остатки осеннего солнца падают на их серые пуховики. Малыши окончательно ссорятся и начинают вразноголосицу реветь. В шевченковских тоннелях свистит ветер, гонит по асфальту серую мертвую пыль.

А коляска уже далеко — мамаши ее не видят. И не слышат, как Юлька, присев на корточки перед коляской, жарко целует Андрея в лицо и шепчет:

— Андрюшка, доктор сказал, к Новому году уже ходить будешь… Слышишь? Все будет хорошо, милый мой.

Она не плачет. Она улыбается и тонкими пальцами гладит шрамы на любимых щеках. Андрей тоже улыбается — он верит ей. Ходить он будет, а видеть — уже никогда. Глаза, выжженные пламенем «Огненных Кулаков», в подземном коридоре, ведущем от парижской виллы, эти глаза, видевшие побег ассасинов и то, как самого дорогого ему человечка, беспомощного, превращенного в куклу, торопливо укладывают в страшный, кроваво-красный саркофаг и увозят неизвестно куда — эти глаза уже не узнают свет майского солнца и прелесть первой весенней зелени.

Но они это помнят.

И они счастливы.

Потому что у них, у обоих, в жизни было уже все. И смерть, ужас, страдания — все это закончилось навсегда.

Осталась только их любовь.

«…„Катастрофа в Северном Иране явилась наилучшим выходом как для иранского руководства, так и для МАГАТЭ“, — заявил на днях представитель Евросоюза при Секретариате ООН Марко Плуто. По его мнению, неожиданное извержение вулкана Аламут, до сих пор считавшегося объектом сейсмостойким и не вулканогенным, расставило все на свои места: атомного топлива, по крайней мере, в Северном Иране не было. Большая часть персонала станции была успешно эвакуирована с помощью пришедших на помощь сил МСЧ России и НАТО. И жертвами стихии можно считать только группу добровольных инспекторов. „Конечно, — замечает господинн Плуто, — все могло быть и хуже!“