Игорь Резун - Свидание на Аламуте

— Фаза завершена. Объект захвачен! — докладывает один из сидящих.

3:20

Местечко Эйлсберри расположено в пятидесяти километрах от Лондона. Здесь господствуют угольные шахты, перемежаемые редкими и почти заброшенными фермерскими хозяйствами. Да и сами шахты мертвы — они были закрыты еще в семидесятые, во времена Тэтчер. Здесь темно, не светятся огоньки жилых домов. Только во мраке, густом, как ирландский эль, и обсыпанным мохнатым контуром, виднеются какие-то вышки, тяги и краны. Именно сюда, с развилки шоссе, сворачивают два фургона с оранжевым пунктиром на кузовах. Дорога грунтовая, и фургоны переваливаются на ее ухабах. Через пять минут они подъезжают к одной из старых шахт, где среди терриконов пустой породы едва виднеется вышка шахтовой клети и слабо светит один фонарь.

Но тут их ждут. Светлячки фонариков мелькают за воротами. Грузовики въезжают на территорию шахты и проползают мимо ряда урчащих американских бетономешалок. Те стоят с потушенными фарами, но их желто-черные бобины медленно вращаются, усердно перемешивая раствор. Один «бедфорд» отъезжает в сторону, а второй подбирается к самой шахте. Фары его на минуту освещают разобранную клеть, но потом гаснут. Водитель, выскочивший из кабины, подходит к бакам и свинчивает пробки внизу. Отличный бензин шумно льется на землю, в кашицу угольной пыли; все неизрасходованные двадцать галлонов топлива торопливо покидают баки, превращаясь в грязь, хлюпающую под резиновыми сапогами водителя. Затем тот отходит.

Позади фургона зажигаются огни огромного бульдозера; хищно выставив нож, он подползает к «бедфорду» сзади. Метал скрежещет о металл. Трактор, ревя, толкает фургон вперед, к черному зеву шахты. Еще минута, и кабина фургона с крутящимися колесами повисает в воздухе. Бульдозер последний раз ударяет в заднюю часть машины… и «бедфорд», гремя, опрокидывается туда, в створ шахты. Из-под земли доносится утробный гул рвущегося кузова. Потом все стихает, и из дыры вылетает черное облако угольной пыли, словно земля испустила последний могучий вздох.

Один из старших, наблюдающий за этой церемонией, сплевывает с губ уголь, смахивает его с глаз и отдает короткий приказ в рацию.

В игру вступают бетономешалки. Они по одной подползают к шахте и спускают суставчатые створы в ее зев. Шлепая комками, льется бетон. Бетономешалку сменяет самосвал; из его кузова, гулко стуча, летят свинцовые болванки весом по двести килограммов каждая. Там, внизу, они шлепают в бетонную массу.

Вся эта картина транслируется несколькими инфракрасными веб-камерами, укрепленными на микроавтобусе рядом с шахтой, — на мониторы бункера. Наконец, над шахтой остается только горб быстро застывающего бетона. Люди прыгают в машины; бетономешалки, моргая красными огоньками, покидают шахту; бульдозер затихает в углу площадки.

В бункере электронные часы показывают 3:36. Полковник переводит дух, устало прикуривает сигару и говорит с облегчением:

— Ну, все, ребята! Двадцать тонн бетона и пять тонн свинца. Пирог хороший. Он придет в себя не раньше, чем через полчасика… пока выберется. На все у нас только сорок пять минут.

А там, в искромсанной клети, сдавленной и смытой со вех сторон, превратившейся в скомканную западню, лежит среди обломков сидений человек. У него сломана рука, у него кровоточат ссадины, покрывшие все его лицо, и сломан нос, но он жив. Он жив, и, для того чтобы не умереть, ему сейчас не нужны ни вода, ни воздух.

Точнее, временно он не существует.

4:08

В Женеве раннее утро. На озере Леман дремлют частные яхты, над дебаркадером клубится туман. В мыльную пену этого тумана, на арендованную частную площадку садится легкий вертолет, а к нему тотчас же, прямо под еще вертящиеся винты, подкатывает белый «мерседес». Вряд ли кому видно, как полуголая дама в белом плаще, сопровождаемая тремя безликими людьми, забирается в машину. «Мерседес», сорвавшись с места, мчится сначала по набережной Монблан, а затем сворачивает на рю Монту и останавливается у высокого помпезного здания, принадлежащего известной фирме «NOGA». Здесь, за фасадом этого небоскреба, — скромное пятиэтажное здание «Швайцерхофф-Банка», где круглосуточно работает зал депозитов. Сам этот зал оформлен в минималистском стиле «нью эйдж»: стальные колонны, гладкий ламинированный пол и зеркальный потолок. Лампы дневного света и фальшивые окна создают иллюзию солнечного дня, хотя на улице — серый, мутный рассвет.

Служитель банка поднимает голову и удивленно смотрит на шествующую к нему через весь зал четверку. Трое мужчин в строгих костюмах, профессионально неотличимых по лицам, и босая, бесшумно ступающая красивыми ногами с ярким лаком на ногтях, почти голая женщина — ее пышное тело сверкает в расходящемся плаще полной грудью и черным треугольником под вывороченным наружу пупком. Служитель моргает, открывает рот, но быстро берет себя в руки: клиенты, если это, конечно, они, имеют право появляться в «Швайцерхофф-Банке» в любом виде, хоть нагишом; главное, чтобы они были вменяемы и знали свой код.

Двое полицейских у лифтов тоже заинтересованно наблюдают за черноволосой женщиной и ее спутниками, но не вмешиваются.

— Мадам хочет произвести ряд операций со своей личной ячейкой, — твердым, вежливым голосом говорит один из мужчин.

Служитель смотрит в ее черные, бездонные и как будто спящие глаза, затем переводит взгляд на выпуклый белый живот, ниже… потом краснеет и торопливо отвечает:

— Да, мадам. Назовите, пожалуйста, ваш индивидуальный код доступа.

Выпуклые, чувственные губы этой загадочной незнакомки приходят в движение. Она без запинки называет комбинацию из шестнадцати цифр и латинских букв. Голос ее звучит глухо, как из-под марлевой повязки.

— Код вашей ячейки, мадам?

Еще одна порция цифр.

— Прошу прощения, мадам, последняя формальность… Посмотрите вот сюда.

Блестящий шарик на подставке впивается в ее черные зрачки холодным оком фотоидентификационной камеры. Служитель с ужасом замечает, что за все это время она ни разу не моргнула! Проходит примерно полминуты. Время течет долго, ужасно медленно, словно льется тягучей патокой. На терминале перед служителем появляется надпись о принятии кода сетчатки глаза.

Служитель вздыхает, отворачиваясь от ее роскошных, бесстыдно выпяченных прелестей.

— Ваш ключ, мадам. Пройдемте в хранилище, мадам.

Хранилище — царство стальных решеток и дверей позади конторки служителя. Он идет впереди, чуть сгорбившись, и ощущает спиной странный холодный шар, который будто бы катится за ним, обдавая тревогой. Он еще раз пытается проанализировать свои действия: все вопросы заданы верно, все необходимые меры безопасности приняты… Черт, в чем же все-таки дело? Но перед его мысленным взором гигантской медузой плавает ее раскрытое лоно, курчавые волосы шевелятся, и эта жуткая картина магнетизирует его.