Анна и Сергей Литвиновы - Изгнание в рай

Как только позволили, пошел в парк. Притворялся, будто, как обычно, пересчитывает плитки, пребывает в анабиозе. Но сегодня происходило с ним совсем другое, ужасное. Прежний милый мир распадался на куски, рушился. Воспоминания навалились, придавили бетонной плитой.

Фильм пока шел хаотично: урок физики в школе… какая-то олимпиада, но не спортивная, все (и он) сидят за партами, грызут ручки. А потом вдруг – кроха дочка на руках. Жена (лицо обиженное) спасает подгорающую яичницу.

А сколько новых деталей он теперь видел, сколько запахов ощущал! И еще отчетливо слышал: по его пятам, нимало не скрываясь, шагает дюжий санитар. Интересно, за ним на прогулке и раньше ходили, а он не замечал? Или только сегодня начали?

Плитка с трещинкой, плитка с ямой. Бог мой, ну и бред! Ты превратился в растение, Томский. Ты не знаешь, какое сегодня число и даже какой год. Ты когда-то был… Да, программистом. «Лучшим в стране».

Смех. А, и еще ты строил дом. Который должен был стать самым удивительным домом в мире. Ха-ха-ха.

И еще вдруг вспомнилось совершенное, точеное, лукавое личико дочери, ее нежные ручки, голосок-колокольчик: «Папочка, я так тебя люблю!»

Михаил застонал. Пойти к Константину-какому-то, потребовать: пусть опять назначит уколы. Так легче.

Но вот доктор сам идет ему навстречу – будто по заказу. А рядом с ним семенит вчерашняя красавица. Сегодня без каблучков пришла, в балетках.

– Томский, сюда! – привычно командным голосом позвал врач.

А дамочка улыбается:

– Миша, я очень, очень рада тебя видеть.

Его снова накрыл страх. Но не такой, как вчера. Не всеобъемлющий. Вспомнился лабиринт ужасов, куда водили в детстве. Когда боязно, но все равно хочется узнать, что там, за бархатной черной шторой.

Женщина отвернулась от него к доктору, сложила молитвенно руки:

– Константин Юрьевич, ну пожалуйста! Позвольте нам поговорить! Мишенька не будет на меня нападать, я вам обещаю!

А врач плечами пожимает:

– Да не получится у вас разговора. Что я, не вижу? У него в голове пока полный хаос. Старые препараты отменили, к новым он еще не привык.

– Но глазки, смотрите, совсем другие! – сюсюкая, будто про ребенка, произнесла женщина.

И тут Михаил вспомнил. Идеальные домашние костюмчики. Накрахмаленные салфетки. Вечно милая улыбка. Она не просто из телевизора, эта женщина. Это Настя. Его первая… нет, не любовь. И не жена. Но жениться на ней он когда-то хотел, это да…

– Мишенька, пойдем, мой милый. – Она смело схватила его под руку. – Пойдем. Погуляем по парку.

А Константин, который оказался Юрьевичем, щелкнул пальцами – так он всегда призывал санитаров. И шаги за их спиной загрохотали совсем уж рядом.

Настя поморщилась, но ничего не сказала. Только понизила голос, зашептала ему в ухо почти интимно:

– Миш, мне правда ужасно жаль. Ты всегда был надежный, правильный, добрый… и вдруг такое. Я до сих пор поверить не могу.

О чем она говорит?

– Настя, – очень медленно начал он. – Этот доктор, Константин, как его, прав. У меня в голове хаос. Помоги мне разобраться. Я вообще ничего не помню. Почему мы с тобой расстались? Я тебя обидел? Или ты сама от меня ушла?

– Томский, – фыркнула она. – Со мной-то чего косить? Я своя, ментам тебя не сдам. Или ты правда псих?

Недавно был уверен: он сумасшедший, за решетками ему лучше. А сейчас отчаянно захотелось ударить ее по лицу за обидное слово.

Томский – с немалым трудом – удержался от порыва. Повторил:

– Пожалуйста, скажи. Почему мы с тобой разошлись?

– Ладно. – Ее лицо окаменело. – Скажу. Ты меня выгнал, когда встретил свою детдомовку.

– Да. – Лицо Михаила просветлело. – Настя, спасибо! Я вспомнил. Рынок, велосипеды, поход тот дурацкий…

Обернулся к женщине, молвил жалобно:

– Но я не выгонял тебя. И не обижал. Попросил уйти по-хорошему…

– Да, Томский, ты совсем деградировал. Даже говоришь, как детсадовец, – поморщилась женщина. – Зря я, видно, с тобой связалась.

И покосилась на часы.

Неужели уйдет?

– Нет, Настя, подожди, – торопливо произнес он. – Не бросай меня. Это ведь ты сказала, чтобы мне уколы больше не делали?

Она усмехнулась:

– Не сказала, а заплатила твоему врачу. Чтобы он тебя в нормальное состояние привел. Но теперь сомневаюсь, что это вообще возможно.

– Я… я… мне легче, Настя! Я уже многое вспомнил. Но не все. Помоги мне, пожалуйста! Расскажи: что случилось? Почему я здесь? Я сделал что-то плохое?

– Ты чего, совсем меня за дуру держишь? – Она смотрела на него, открыв рот.

Он повысил голос:

– Я тебе вопрос задал. Давай, отвечай. Ну?!

Санитар в полпрыжка нагнал, схватил Михаила за предплечье.

– Не трогай его! – рявкнула Настя. – У нас все нормально.

Однако амбал все равно приподнял Михаила за грудки, рявкнул:

– Томский! Вести себя вежливо! А то в карцер сядешь!

Настины глаза сузились, рот злобно выплюнул:

– Я сказала тебе: отвали!

И санитар послушался, отошел.

Михаил тоже сбавил тон, произнес грустно:

– Я знаешь, что помню? Раньше ты всегда такая добрая была. Ласковая.

Женщина хмыкнула:

– Когда мужик хороший рядом, все ласковые. Но ты ведь меня не просто выгнал – еще будто порчу наслал. Замуж теперь никто не берет. Сама кручусь. Зато живая. – Подмигнула задорно.

– Не понимаю, про что ты сейчас говоришь, – наморщил лоб он.

– Нет, ну прямо Штирлиц! На допросе у Мюллера. – Она смотрела на него с искренним восхищением.

– Настя, не мучай меня, пожалуйста, – беспомощно попросил мужчина.

– Елки-палки, то ли ты дурак, то ли я овца. Ладно. Скажи мне – за что ты здесь?

– Не знаю.

Встретил ее насмешливый взгляд, торопливо поправился:

– Не то что совсем не знаю. Сейчас, когда лекарства отменили, начал понимать… я увидел свою жену и дочь, мертвых. Сошел с ума. И попал сюда…

– В спецпсихушку. На особый режим, – насмешливо улыбнулась Настя.

– А я не замечал, что здесь особый режим, – печально улыбнулся он. – Думал, обычная палата номер шесть… Только сегодня понимать начал, что больница какая-то странная.

– Станиславский бы твердо сказал: «Не верю».

Его руки сжались в кулаки.

– Говори, – прохрипел Томский.

– Ладно, – пожала плечами она. – Хочешь услышать – слушай. Жену и дочку убил ты сам.

– Как? – выдохнул он.

Настя ответила с удовольствием:

– Вот этими изящными руками. Руками компьютерного бога. Дочку застрелил из ружья. А у жены твоей больное сердце было. Она как увидела, что ты натворил, – сразу обширный инфаркт.

– Я убил свою дочку. – Он будто пробовал слова на вкус. – Я? Леночку? Настя, как ты можешь такое говорить? Я любил ее больше жизни.

Михаил опустился на землю. Женщина вздохнула. Покопалась в сумочке, извлекла газету. Постелила себе. Села рядом. Санитар застыл за их спинами.