Анна и Сергей Литвиновы - Изгнание в рай

– Значит, это Севка… – подавленно пробормотал программист.

Сколько же прошло времени?

Когда случилась беда, только начиналось лето. И сейчас листья свеженькие, нежно-зеленые. Год, получается, целый прошел? Или два?!

Он откинулся обессиленно на постели. Лекарства, пребывание в дурке свое дело сделали: думать отвык. Голова раскалывалась нещадно.

Глаза слипались. Вот оно, забытье – совсем рядом, искушает, манит.

Однако Томский – сквозь отчаяние, сквозь боль – продолжал вспоминать.

Как относил дипломат с деньгами на вокзал. Как долго и безнадежно ждал звонка от похитителей. Как отчаянно гнал в заброшенную деревню.

Помнил, как спускался в подвал. Шел по огороду. Увидел своих любимых – мертвых. И как стрелял по ласточкам – тоже помнил. А дальше – все, одни обрывки. Вот он, в кромешной тьме, мчится по лесу, и ветки бьют в лицо… выбегает на шоссе, останавливает машину. Зачем-то ударяет шофера под дых, рвется за руль. Полиция, хватают, вяжут. Он вырывается, кричит. Везут в больницу. Вопросы. Уколы. Снова вопросы… Куда-то опять везут. И потом – пустота. Кокон. В котором он просидел бы всю жизнь – не явись в больницу Настя.

Зачем ей понадобилось приводить его в чувство?

Плевать зачем.

Только бы она не испугалась его вчерашней истерики! Только бы пришла опять!

Завтракать Томский не стал, прилип лбом к стеклу. Глаз не сводил с дорожки, что вела к его корпусу.

Ладную фигурку завидел издали, бросился к санитарам:

– Можно в парк?

Амбал отстегнул от пояса наручники, защелкнул на его запястьях. Буркнул:

– Так теперь пойдешь. Доверия тебе нет. – И кончиком дубинки подтолкнул: – Ну, шагай.

…Настя посмотрела брезгливо. Он и сам – впервые – увидел себя со стороны: грязная пижама, небритый, наручники, тапки на босу ногу.

Бросила ему, словно кость:

– Привет.

Саркастически добавила:

– Что сегодня в программе? Рыдаем? Буйствуем? В несознанку уходим?

Он постарался, чтоб голос звучал спокойно и твердо:

– Давай просто поговорим. Спокойно и по делу.

Женщина взглянула недоверчиво:

– Давай, коли не шутишь. – И похвалила: – Взгляд у тебя почти нормальный… А я, представь, всю ночь не спала. Никак поверить не могу: неужели ты правда не знал, что их убил?

Он сжал ладони. Ногти больно, до крови, вонзились в кожу. В носу защипало. Вдруг он опять не удержится? Заревет белугой? Нет, надо держаться. «Я здоров. Поняли, вы, все?!»

– Настя, – произнес хрипло. – «Не знал» – неправильное слово. Я не делал этого.

– Но…

– Дослушай. Да, я психопат. Меня часто раздражают люди. Мне, бывало, хотелось кого-нибудь прикончить. И в отличие от вас, нормальных, я могу это сделать. Но Лена – моя любимая дочь. Она совершенство. Я ее боготворил.

– Хорошо, – спокойно отозвалась Анастасия. – Тогда объясни. Допустим, ты правда не убивал. Приехал, увидел их мертвыми. Сначала у тебя был посттравматический стресс. Из него ты скатился в психоз. Но следствие все равно было, тебя допрашивали. По крайней мере, пытались. Почему ты не защищался? Почему даже не упомянул про похищение?

Михаил молчал. Голова болела отчаянно. В носу опять кололо, в горле булькали всхлипы. Он теперь, что ли, всегда будет в истерики впадать?

И, пока собственный организм не вышел из-под контроля, мужчина торопливо произнес:

– Я не знаю.

И выплюнул мысль, которая долбилась в висок с утра:

– Может, меня специально сразу стали закалывать? Давать такие лекарства, чтобы я ничего по делу сказать не мог? Или я говорил, но меня просто не слушали? Потому что за приговор мне заплатили?

– Ну да. Вселенский заговор вокруг архиважной персоны Томского, – хмыкнула она.

Легкие разрывали рыдания. Но он тем не менее успел задать новый вопрос:

– Кто был свидетелем обвинения?

– Я тебе уже говорила. Твое ближайшее окружение. Сева Акимов и няня. Оба подтверждают: у вас с женой был скандал. Ты грозился ее убить. Ударил. Вел себя неадекватно. И она вместе с дочкой сбежала… Ну, и вообще, Севка с тобой со школы дружит. Он сказал: ты всегда был с причудами. И у психиатра наблюдался. И на дочку мог наорать ни за что.

– Ясно, ясно, ясно, ясно. – Губы Михаила дрожали, он тщетно пытался их урезонить. Чувствовал: очередной истерический припадок – совсем рядом. Надо успеть, успеть.

И он заговорил – еще быстрее, глотая слова:

– Севка… однажды сказал мне… давно: «Томский. Тебе можно быть психом, пока ты гений. Твори, что хочешь, я все стерплю». И я творил, что хотел. А он терпел. Помогал мне. Нянчился со мной. Но потом я перестал быть гением. Перестал приносить ему деньги. И тогда он… он меня…

– Теория заговора, – насмешливо молвила Настя.

– Смейся, сколько хочешь! – выкрикнул Томский. – Но я вспоминаю. Вспоминаю все больше. И могу тебе сказать: у меня есть запись разговоров с похитителем. И видео с вокзальной камеры наблюдения. Как я дипломат с деньгами в ячейку кладу. А похититель его забирает.

– Слушай, Томский, – усмехнулась Настена. – А ты меня заинтриговал. Где все твои сокровища? Я проверю.

И Михаил уже рот открыл, чтобы сказать ей логин и пароль от резервного электронного ящика, но опоздал. Накрыло снова. Повторилось, как в прошлый раз: санитар, сюсюканье, плач, успокаивающий укол, долгий сон.

Когда проснулся утром, первым делом подумал: «До чего перед Настькой стыдно».

Но сразу – на фоне ставшей привычной головной боли – пришла и новая мысль: «Хорошо, что я ей координаты сказать не успел. С какой стати? Это пусть психи все карты сразу открывают. А я – нормальный. И партию свою буду разыгрывать осторожно и хитро. Хватит, один раз в ловушку угодил. Чуть на всю жизнь в дурдоме не остался».

Настя Кондрашова ненавидела Мишку Томского от души. Почти три года на него убила! Кормила, обхаживала, создавала уют. Служила украшением стола, поддерживала беседы. Терпела капризы – Мишенька и посреди ночи мог разбудить, если вдруг поболтать возжелает. Покорно сносила и все прочие причуды: между вилкой и ножом на столе должно быть расстояние строго полтора сантиметра, в кабинет – святилище! – входить запрещено под страхом расстрела.

Она все понимала, терпела: рядом все-таки гений. Ждала грядущей всемирной славы и баснословных доходов. А подлый человек вместо благодарности и долгожданного колечка на пальчик ее просто выгнал.

Настя, как положено, сначала хотела предателя убить. Потом, в отчаянии, рыдала. Когда немного полегчало, поклялась себе: она обязательно затмит Мишку Томского. Собственную карьеру сделает, благо имеются и ум, и красота, и смекалка. Ну и, разумеется, она найдет себе мужа – лучше, перспективнее и богаче проклятого программиста во сто крат.