Мария Эрнестам - Гребень Клеопатры

Мартин сделал паузу, словно подбирая слова.

— Я должен был обратить на это внимание, — продолжал он. — Должен был. Память отказывала ей все чаще и чаще, и мы больше не смеялись по этому поводу. Да и как посмеешься, когда пропадают деньги, или она забывает выключить плиту, или прожигает дырки в одежде утюгом. Или не может найти дорогу домой, возвращаясь из магазина за углом. Болезнь Альцгеймера поражает в этом возрасте многих, но у меня не укладывалось в голове, что это может случиться с моей Анной. Мы часто видим только то, что хотим видеть, не так ли?

Он вопросительно посмотрел на собеседницу. Его выцветшие серые глаза напоминали мутное стекло.

— Наверное, мы просто стараемся не замечать того, что может причинить нам боль, — предположила она.

В ушах у нее звенел голос Фандиты: «Знаешь, каково быть дочерью такой, как ты?» Анна запустила руку в волосы, пытаясь заглушить голос дочери, но не смогла. «Я хочу быть обыкновенной». «Я уеду к папе на баржу».

— Думаю, так оно и есть. Естественно, все мы боимся боли и страданий. Предпочитаем верить в хорошее, а не в плохое. Это в природе человека, — продолжила она, пробуя малиновый шербет, который поставили перед ней.

Мартин Данелиус вздохнул.

— Если бы вы только знали, как я боролся за жену. Заставлял ее все запоминать. Тащил на улицу, когда ей хотелось полежать. Но тело ее больше не слушалось. Она все время чувствовала усталость. Исхудала. Не могла о себе позаботиться. И я вынужден был сдаться. После пяти лет тяжелой борьбы я позволил ей переехать в дом престарелых. Это был самый тяжелый день в моей жизни. По-моему, это учреждение называется как-то по-другому. Оно и правильно. Как такое место может быть «домом»? Мы с Анной до этого ни разу не расставались надолго. Первые месяцы она пыталась вернуться домой. Бродила по коридорам. Однажды зимой, когда медсестра забыла запереть дверь, вышла на улицу и чуть там не замерзла. Потом наступила апатия. Теперь она только сидела на стуле, отказывалась разговаривать и принимать пищу.

Слеза поползла по дряблой щеке старика. Анна накрыла его руку своей, и он ответил ей слабым пожатием.

— Уже три года она лежит в больнице без сознания. У нее случился удар, и теперь ее кормят физраствором из капельницы и несколько раз в день переворачивают, чтобы не появились пролежни. Анна всегда была такой бодрой и самостоятельной, а теперь лежит там на попечении чужих равнодушных людей. Конечно, я часто навещаю ее: сижу рядом, держу за руку, глажу по голове и шепчу, что буду любить ее вечно. Но она меня не слышит. Я всегда верил в Бога и благодарил Его за то, что Он подарил мне мою любимую Анну и нашу прекрасную жизнь, но сейчас, сейчас я не знаю, во что верить… За что Он наказал нас, Анна? Почему разлучил? Тело, лежащее на больничной койке, не имеет ничего общего с моей Анной. Если бы это была она, то ответила бы мне. Но она не отвечает. Не пожимает мне руку, не вздыхает. Только ресницы подрагивают иногда. Ее душа улетела. Исчезла. И ждет мою. Я рассказываю вам все это, Анна, потому что думаю, вы можете мне помочь.

Он придвинулся к ней и понизил голос. Анна оглянулась по сторонам, но никто не обращал на них внимания.

— У нас с Анной не было запретных тем, и мы обсуждали все на свете, в том числе и смерть. И хотя мне всегда неприятно было думать о неизбежном конце — я обожаю жизнь во всех ее проявлениях, мы все равно говорили о том, кто из нас уйдет раньше. Я не представлял себе жизни без Анны, но у нее было другое мнение. Она говорила, что если умрет первой, то будет ждать меня на берегу, чтобы вместе отправиться на ту сторону. Не правда ли, красивая мысль? Мою жену никогда не пугала «неизбежность конца», как она сама это называла. Она боялась только болезни. Не хотела стать зависимой от других людей, беспомощной и несчастной. Считала самым большим позором оказаться у кого-то на шее, быть не в состоянии позаботиться о себе. А больше всего — лежать без сознания и не понимать, что происходит вокруг. По иронии судьбы именно это с ней и случилось. Однажды она взяла с меня обещание: если она когда-нибудь утратит рассудок, я должен помочь ей умереть. «Обещай мне это, Мартин, — потребовала она. — Положи руку на Библию и поклянись».

Мартин еще больше понизил голос, теперь он говорил почти шепотом:

— Не самое приятное обещание в жизни, фрекен Анна, — поклясться перед Богом, что поможешь любимой женщине уйти из жизни. Мне было страшно, когда я произносил это, но я не верил, что все это серьезно. Анна не раз напоминала мне об этом обещании, повторяя, что больше всего на свете боится старости и болезни. Разумеется, она заметила, что у нее начались проблемы со здоровьем. Потому и заставила меня поклясться на Библии в том, что я помогу ей переправиться на ту сторону, когда она больше не захочет жить. Когда я произносил слова этой клятвы, ладонь у меня горела. Ведь я глубоко верующий человек. Вы меня понимаете?

«Чей Бог обжег ему руку? Мамин или папин?» — мысленно спрашивала себя Анна. Она знала, что может выбрать любой ответ на этот вопрос, в зависимости от того, какие чувства вызвал в ней рассказ старика. Это мог быть как Бог мести, говорящий, что не человеку решать судьбу других, так и Бог любви, который хотел его поддержать.

— Это, конечно, очень нелегко для вас обоих, — сказала она, стараясь не думать о том, что за вопрос он хочет ей задать.

— Нелегко? Можно и так сказать. Кто-то решит, что эгоистично брать такую клятву с того, кто тебя любит. Я бы не стал требовать того же от Анны. Не хотел, чтобы ей пришлось когда-нибудь принимать решение, жить мне или умереть. Но я был здоров, когда давал обещание, а Анна — уже нет. С тех пор я ношу в себе эту клятву. Я думал об этом вчера, когда навещал жену в больнице. Буду думать сегодня и завтра. Пока это не случится.

У Анны все сжалось внутри. Она подняла глаза на Мари, и на мгновение их взгляды встретились. «Помоги мне!» — хотелось ей крикнуть подруге, но та ответила безразличным взглядом и тут же отвернулась к своему соседу. А Фредерик уже ушел.

Мартин допил кофе, но не притронулся к шербету. Розовая масса колыхалась на тарелке, и Анна вдруг представила, как она темнеет на глазах, набухает, переваливается через край и заливает стол. Она покачала головой и сделала глубокий вдох. Инструкции Грега звучали у нее в голове: «Сделай глубокий вдох, если захочешь вынырнуть на поверхность».

— Я не понимаю… — начала она, но Мартин ее перебил:

— Я сказал, что мы с Эльсой старые друзья. Живем в одном городе и знаем, что происходит в наших семьях. К сожалению, нам удавалось встречаться, только когда ее муж был в отъезде. Мы обедали вместе или работали в саду. Ее муж был страшный человек. Вам это известно, Анна. Поэтому я к вам и обращаюсь. Ханс пил и издевался над Эльсой. Мы с женой поддерживали ее, как могли. У нее чудесные дети. — Мартин вздохнул и перевел взгляд на сыновей Эльсы. — Особенно младший, Лукас. Старшие, как только достигли совершеннолетия, сбежали из дома, оставив Эльсу страдать от издевательств мужа-тирана. И я не могу их осуждать: редко кто наделен терпимостью к окружающим, да и самим им тоже доставалось от отца. Они почти не навещают мать, а вот Лукас никогда о ней не забывает.