Роберт Маккаммон - Королева Бедлама

«Отсев»? Интересно.

Потом его внимание привлекло слово «Чепел». Да, часовня [6] Чепел (Chapel) — часовня (англ.). в приюте есть — тесная комнатка, где стоят несколько скамеек. Во времена Мэтью иногда заходил пастор удостовериться, что воспитанники следуют праведному пути. А без этого часовня была бы просто обычной холодной спальней.

От последнего слова что-то тревожно шевельнулось в нем. Список недавних «наказаний» Осли? И этот негодяй должен был свои мерзости творить именно в часовне, будто не было других мест?

Но в этот контекст не вписывалось обозначение «отсев». Если это действительно так, то отсеян при отборе для какой цели? И кем? И почему при последней фамилии никаких обозначений?

Он подумал, что надо определить время ведения блокнота. Вероятно, заполнив один блокнот. Осли тут же переходил к следующему. И этот может быть и пятым, и пятнадцатым. Если исходить из дат в списке, этот конкретный том деяний и подвигов Осли был начат где-то на второй неделе мая.

Снова затрещал фитиль, и Мэтью подумал, что пора вернуться в мир. Желудок также решил подать голос и напомнить, что неплохо бы и позавтракать. Посмотрев на часы, Мэтью был потрясен, увидев, что уже почти восемь. Наверное, он устал куда сильнее, чем сам думал, потому что обычно просыпался в шесть. Мэтью плеснул себе в лицо воды из миски — ни мыла, ни полотенца не было. После завтрака он решил зайти в парикмахерскую побриться и вымыться, потому что поры у него были забиты и песком дороги, и прахом разрушения.

Потом он взял чистую — относительно — голубую рубашку из сумки, надел ее вместе с парой чистых чулок. Две пары панталон в сумке были не чище тех, в которых он сегодня спал, так что менять не имело смысла. Мэтью положил блокнот Осли в сумку под панталоны, а сумку задвинул под топчан. Вышел на утреннее солнце, которое его ослепило: в голландской молочной было темнее, чем ему казалось. Наверное, так оно и задумано. Мэтью запер дверь и пошел.

Мармадьюк Григсби открыл ему дверь, пригласил войти, и вскоре Мэтью сидел за столом на кухне у Григсби, а печатник резал солонину и разбивал два яйца в сковородку на очаге. Чашка крепкого черного чая стерла с мозгов Мэтью остатки паутины.

Он приступил к завтраку — восхитительному, — выпил кружку яблочного сидра и только потом спросил:

— Я так понимаю, Берри еще не проснулась?

— Не проснулась? Да она вообще, кажется, не спит. Чуть ли не до восхода встала и унеслась.

— Правда? И куда так рано?

— На Квин-стрит. Как она сама сказала, искать утренний свет.

Мэтью застыл с полупрожеванным куском солонины во рту:

— Искать утренний свет? С какой целью?

— Увлечение у нее такое, — ответил Григсби, наливая чаю и себе. — Я тебе не рассказывал? Что она хочет стать художницей? То есть она и так художница, но она надеется на этом денег заработать. — Григсби сел за стол напротив. — Как тебе завтрак?

— Спасибо, и за приют тебе спасибо. — Мэтью доел мясо и спросил: — Художницей? Я думал, она собирается быть учительницей.

— Собирается. Директор школы Браун будет с ней беседовать на следующей неделе насчет работы. Но Берри с самого детства интересуется мелками, красками и прочим рисованием. Однажды, помню, ее здорово отшлепали за то, что пальцами раскрасила комнатную собачку.

— Почему-то меня это не удивляет.

Григсби улыбнулся в ответ на его тон, потом посерьезнел и спросил:

— А тебе на работу разве не надо? Я понимаю, что сегодня это может быть трудно, но хотя бы магистрату Пауэрсу ты должен об этом сказать.

— Я уволен, — ответил Мэтью и тут же пожалел, потому что глаза у печатника стали острыми, и он подался вперед:

— Что случилось? Пауэрса сняли с должности?

— Нет. Я мог бы еще сказать тебе, что магистрат уезжает из Нью-Йорка. Он получил предложение лучшей работы в колонии Каролина. У своего брата, на табачной плантации лорда Кента. — У Григсби за стеклами очков заискрились глаза — материальчик для следующего выпуска «Уховертки». — А теперь послушай, Марми. Эта информация не для печати — серьезно говорю. — Если экземпляр «Уховертки» проник в Уэстервикскую больницу, точно так же он может попасть к профессору Феллу. — Если я говорю, что информация конфиденциальна, значит, она конфиденциальна.

— А почему тогда она конфиденциальна? — Григсби не сводил с Мэтью внимательных глаз. Рассеянным движением печатник потянулся к тарелке с грецкими орехами, взял один. — Это же просто переезд и смена работы? Или что-то другое?

— Конфиденциальна — и все. Надеюсь, что ты воздержишься от ее публикации.

— «Воздержишься», — скривился Григсби. — Неприятное слово, знаешь ли. Особенно для человека моей профессии. — Рука с орехом взлетела ко лбу, раздался звук, похожий на выстрел, и абсолютно невредимый Григсби извлек ядро из разбитой скорлупы. — Ты знаешь, Маскер ни одного убийства не совершил после выхода указа, и мне приходится доставать новости где придется. Сообщать о фактах — мой долг, и обязанность «воздерживаться» бывает затруднительной. — Он перестал жевать орех, шумно запил его чаем и поглядел на Мэтью поверх чашки. — Честно, что ты думаешь о Берри?

— Ничего не думаю.

— Наверняка что-то думаешь. — Он выбрал еще один орех. — Она ведь тебя вчера вечером разозлила малость?

Мэтью пожал плечами.

— Разозлила, — кивнул Григсби. — Это она умеет — выкладывает сразу, что у нее на уме. И этот бред насчет дурного глаза — даже не знаю, сама она себе верит или нет.

Хррясь! — лопнула скорлупа ореха.

— Насчет чего? — Мэтью принялся доедать яичницу. Как старик это делает? И даже следа на лбу не остается. Будто череп чугунный, а кожа дубленая.

— Насчет создания темной тучи, чтобы под ней спрятаться. Я думаю, дело в том, что ей нравится быть свободной, и свободу эту она не хочет отдавать никому. В частности, мужу, хотя она уже была близко к алтарю с тем молодым человеком, который покрылся нарывами. И я думаю, она не хочет страдать. Ведь это же может послужить причиной создания черной тучи?

— Может, — согласился Мэтью.

— Ты знаешь, — сказал Григсби, не переставая жевать, — у тебя очень противная манера притворяться, что ты не слушаешь, а на самом деле ни единого слова не пропускать. Это просто бесит.

— Правда? Извини, если так.

— Так вот, я не хочу, чтобы она страдала, — продолжал Григсби. — Ты понимаешь, о чем я. Берри не очень интересуется одеждой и тем, что модно и что нет, ей плевать на последние выдумки французских куаферов и новые танцы, которые полностью занимают ум почти всех девчонок ее возраста в этом городе.

— По крайней мере незамужних, — согласился Мэтью.

— Да, и это поднимает еще один вопрос. — Третий орех был взят из тарелки, расколот об лоб и съеден. — Здешним молодым людям нельзя верить. У тебя бы волосы на голове встали дыбом, расскажи я тебе кое-что из того, что устраивают субботними вечерами молодые джентльмены с девчонками!