Чарльз Паллисер - Изгнание

Наилучшая возможность?! Да это потерянная жизнь! Даже на пути туда меня поджидают опасности, а на месте их будет еще больше.

Евфимия поддержала маму. Как смеет она вмешиваться? У сестры свои расчеты, и, кроме того, она настаивает, чтобы я сопроводил ее на этот проклятый бал! Если честно, не понимаю, зачем мне ее развлекать, если до моих интересов и желаний ей нет никакого дела.

Мы почти кричали друг на друга, когда мама сказала:

– Закроем тему. Не хочу больше ничего слышать об этом. Сегодня Рождество, мы семья, и мы вместе.

Вдоволь напившись шерри и бордо, мы наконец-то приступили к обеду. Сгоревший снаружи гусь внутри так и остался почти сырым. Но местами он был вполне съедобный.

Орудуя ножами и вилками, мы мало разговаривали. Мама и Эффи обсуждали, что они наденут на бал, а я их почти не слушал. Мама сказала, что у нее есть старое платье, которое она не надевала годами, но когда-нибудь надеялась носить снова.

– Вы понимаете, что пока мы в дружеском семейном кругу празднуем Рождество, главный праздник года, бедная Бетси в буфетной совсем одна чистит кастрюли? – сказал я.

– Конечно, понимаю, – сказала Эффи.

– Что ты предлагаешь? – потребовала мама, прервав сестру, а это случалось очень редко. (Вино!)

– Пригласить ее к столу? Ты забыл, что на Пребендэри-стрит у слуг было свое угощение на Рождество?

– Да, – сказал я, – но служанка у нас только одна.

– Не надо читать мне нотации про тяжкую судьбу Бетси! – воскликнула Эффи. – Я знаю об этом, но ты не можешь отрицать, что она и десятой доли не сделала из того, что ты натворил для этой семьи.

Не успел я обратить ее внимание, что она теперь говорит противоположное тому, что хотела сказать, как сестра продолжила:

– Смотри, я отрезаю мяса, чтобы отнести ей.

Она стала накладывать на тарелку ломтики гусиной грудки.

Через минуту она вскочила и направилась к Бетси.

Мы с мамой долго сидели в молчании. Наконец я сказал, что пойду и посмотрю, что делает Евфимия. Когда я подошел к кухне, Эффи и Бетси, должно быть, меня не услышали, потому что обнимали друг друга. Бетси, такая маленькая, едва доставала головой до груди Эффи, и по движению ее головы можно было подумать, что она тихо плачет. Потом я догадался, что плакала Эффи, а служанка ее утешала.

Я тихонько ушел, стараясь, чтобы они не заметили моего случайного соглядатайства, и сказал маме, что Эффи вернется через минуту.

Она немного задержалась. В итоге сестра присоединилась к нам снова, и мы принялись за десерт. Потом, как я и ожидал, чуть не плача, мама начала вспоминать о праздновании Рождества в прежние времена. Евфимия присоединилась к ней, и началось оплакивание несчастной женской доли. Я молчал, даже когда Эффи стала говорить про папу и сказала, что было бы уместно почтить его память в такой день. Странно, что мама не поддержала ее. Я заметил, что она все меньше защищала отца, и даже ее неприязнь к дяде Томасу поубавилась.

Почти срывающимся голосом Эффи говорила о том, как бы ей хотелось вернуться в те дни и помогать отцу, когда ему было плохо. А потом она сказала:

– Папа был бы гораздо счастливее, если бы получил сан епископа.

Я не сдержался и спросил:

– Неужели?

Сестра разозлилась и воскликнула:

– Что ты имеешь в виду, Ричард? Считаешь, что Церковь никогда бы не нашла достойного применения его способностям?

– Думаю, да.

Эффи возмутилась и сказала, чтобы я не смел говорить в таком тоне. Мы поссорились. Странно, мама сидела молча, никак не пытаясь защитить папу.

А потом – катастрофа! Я случайно задел свой бокал и пролил вино на скатерть. Мама вскрикнула так, будто я причинил ей физическую боль. Потом сказала:

– Как это глупо с твоей стороны!

Она обвинила меня в том, что я слишком много выпил. (Лицемерка! Сама выпила почти столько же, сколько я.)

Я сказал, что это всего лишь скатерть. Она ответила:

– Как эгоистично с твоей стороны. Так мало осталось от нашей прежней жизни, и ты отбираешь последнее.

Думаю, меня раздражала ее чрезмерная привязанность к материальным вещам. Я сказал:

– Неужели ты не можешь позволить сознанию возвыситься над скатеркой и постельным бельем?

Она сказала:

– Как ты смеешь. Отец пришел бы в ужас, услышав, что ты говоришь мне подобные вещи.

– А я слышал, как он говорил тебе кое-что похуже.

– Ты совершенно несносный и злой! Немедленно убирайся к себе в комнату.

– Не понимаю, зачем. Мне уже не двенадцать лет.

Евфимия сказала:

– Тогда перестань вести себя словно подросток.

– Раз ты так считаешь, то на балу тебе мое общество не понадобится. Я решил, что не пойду, – ответил я.

Она сразу стала похожа на оскалившуюся кошку с прижатыми к голове ушами и выпученными глазами и сказала:

– В таком случае ты и здесь не нужен. Ты мешаешь. Просто убирайся. Мне безразлично куда. Уезжай из дома завтра. Садись на пароход, отплывающий куда угодно и подальше отсюда.

Я встал и сказал:

– Не стану навязывать тебе свое общество больше ни минуты.

Поднялся в комнату. Пускай себе там бодаются и кусаются.

Им безразлично, что со мной будет. Очень хорошо. В таком случае мне тоже безразлично. Больше не стану сопротивляться соблазну. Пусть это будет моим рождественским подарком самому себе.

Пошел в деревню. Звезды были словно миллион внимательных глаз, смотрящих на землю, где все неподвижно. Луна, скрывшись за прозрачной пеленой облаков, выплыла из-за прозрачной вуали тумана, и в ее серебряном сиянии скот казался призрачным. В молочном свете порхали летучие мыши, словно пепел, кружащий над огнем в камине. Одна из них налетела на меня, маленький монстр со злым крошечным личиком. Мне показалось, что я увидел человеческую голову и небольшие круглые очки, и услышал, как она скрипучим голосом злобно учит меня правилам благопристойности.

Бродя среди безмолвных освещенных домов, я чувствовал, что могу взлететь, словно сокол, медленно взмахивая руками-крыльями, и парить над домами и полями.

Проснулся с пересохшим ртом и так замерз, что сводило пальцы рук и ног. Сумел спуститься только к концу завтрака. Когда я вошел в комнату, Евфимия пристально и злобно посмотрела на меня.

Мама отправилась в деревню за покупками. Эффи поднялась наверх, я с книгой лег на диван в гостиной и, возможно, заснул, потому что сестра вдруг разбудила меня, говоря:

– Может быть, тебе лучше поспать, когда стемнеет? Или у тебя есть более интересные занятия, пока порядочные люди спят?

Потом она сказала, что если не прекращу этого, то придется рассказать маме о том, что я делал. Это многое объясняло в моем «эксцентричном и недостойном» поведении и, например, в отказе сопровождать собственных мать и сестру на бал. Но она ничего не скажет маме, если мое поведение улучшится.