Чарльз Паллисер - Изгнание

Вернувшись в гостиную, я нашел Евфимию и маму сидящими так же, как я их оставил, первую с книгой в руках, вторую за пяльцами. Я сказал:

– Мама, хочу поговорить с тобой наедине.

Не отрывая глаз от вышивки, она произнесла:

– Говори при сестре.

– Хочу только спросить, как ты могла сказать детективу про кровь на одежде?

Матушка не подняла глаз.

– Я невиновен. Как мне тебя убедить в этом?

Она лишь покачала головой.

Вдруг Евфимия воскликнула:

– Ричард, перестань запугивать маму.

Я посмотрел на нее, но она приняла мой взгляд равнодушно и спустя какое-то время после пристального взгляда глаза в глаза опустила взор на страницы книги.

Почему мама это сказала? Даже если она считает, что я виновен, хотя с чего бы ей так думать, зачем она выдала такую опасную подробность?

Ловушка начинает захлопываться. Надо сохранять спокойствие и трезво все продумать.

Стоит ли надавить на Евфимию, пригрозив, что расскажу маме про незаконность ее поступков? Будет ли она расстроена этим? Нет, конечно нет. Как странно думать, что сестра устыдится и покается. Если бы она была способна испытывать стыд, то не ступила бы на такой путь.

Можно ли запугать ее настолько, чтобы она предала Лиддиарда? Каким доводом или стратегией воспользоваться? Она бы обвинила Лиддиарда только при уверенности, что я смогу доказать, что они вместе замыслили убийство. Тогда ее единственным спасением будет обвинение любовника в том, что он обманом вынудил ее совершить преступление. Тем не менее я не смогу доказать, что Лиддиард был на месте убийства. Под покровом ночи он незаметно пробрался в дом леди Терревест, и никто не сможет засвидетельствовать, что он был в деревне. Когда я видел, как он прячется в повозке, возвращавшейся в Торчестер, он был в облике Тома Франта, и я не смогу доказать, что это один и тот же человек.

Кроме Евфимии, только леди Терревест и ее служанка знают, что он прячется в ее доме. И, возможно, даже они не подозревают, что в ту бальную ночь он был там, поскольку у него свой ключ.

Воображаю, с каким энтузиазмом Куэнсы, Гринакры и прочие болтуны выложат доказательства против меня, так необходимые Уилсону. Давенант Боргойн публично скомпрометировал мою сестру, а потом жестоко бросил ее, когда разразился скандал с непристойным поведением нашего отца. Все указывает на меня как на очернителя и убийцу: оскорбительные письма, инструмент, украденный у мистера Фордрайнера, мои глупые угрозы Давенанту Боргойну на балу, эхом отозвавшиеся в последнем письме.

Единственной трещиной в броне заговорщиков может быть Бетси. Она знала, что Лиддиард бывал здесь, даже спал в этом доме. И если она знала, то Евфимия могла рассказать ей то, что можно будет использовать против сестры. Но скажет ли Бетси что-нибудь мне? Она на меня обижена, а я на нее.

Странно, насколько я обеспокоен тем, что она несчастна из-за меня. Не могу забыть ее несчастное личико, когда она сказала: «Это мой дом».

Полагаю, я с Бетси обошелся плохо. Ей всего четырнадцать. Но не извиняться же мне перед безграмотной служанкой. И все-таки не могу забыть, как она взяла носовой платок и вытерла то, что я выплеснул ей на живот, сделав это с необычайным старанием, а потом улыбнулась, словно убеждая меня, что она не расстроилась. И не ее вина в том, что отец и братья делали с ней.

Даже если бы я нашел способ доказать вину Евфимии, не хочу посылать сестру на виселицу вместо себя.

Кажется, будто я сидел в темном зале театра, ожидая, когда поднимется занавес и начнется давно знакомая пьеса. Меня арестуют, осудят и повесят, и я ничего не смогу изменить. Все, что я скажу в свою защиту, будет воспринято как бред сумасшедшего или отчаянная попытка избежать смерти. Мои обвинения против нее Евфимия с легкостью опровергнет. Зачем сестре беспокоиться, что я ставлю под сомнение ее репутацию? Она выйдет замуж на состоятельного человека.

Какие свидетели есть у меня в мою защиту? Старый мистер Боддингтон? Но он не сможет сказать ничего полезного. Будет заявлено, что позорные письма за меня отправлял Бартоломео. И даже если он будет отрицать, то как только станет известно, кто он такой, ему никто не поверит.

Пустая мысль: интересно, что было в той части письма, которую герцог не позволил Уилсону прочесть. Было ли там какое-то обвинение против убитого, что могло бы бросить тень на память о нем?

Мама верит, что я убийца, поэтому отказала мне в алиби и даже выдала Уилсону тот ужасный факт против меня. Вот вам высокий римский стиль: мой сын провинился, и я не стану его защищать. Но разве она не понимает, что случится потом? Неужели она не видит неизбежных последствий ее решимости? Но если она не хочет солгать ради моего спасения, значит, есть что-то, чего я пока не знаю? Имеет ли это отношение к тому, что случилось осенью? И эта страшная тайна, какой она меня пугала?

Надо поговорить с ней наедине.

Я нашел ее в гостиной и сказал:

– Мама, я в серьезной опасности. Мне надо знать все. Тоже буду предельно откровенен и расскажу тебе, что случилось в Кембридже.

Не дав ей возможности ответить, я продолжил:

– Я одолжил деньги у Эдмунда, но потом мне понадобилось больше, чем он мог дать. Мы задумали взять деньги у его отца, прикрывшись поручительством моего. Вот так я получил семьдесят фунтов.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Да, ты права, папа на это не согласился, он вообще ничего не знал. Банкиры отца Эдмунда, конечно же, проверили его подпись, гарантирующую платежеспособность. Я знал, что папа никогда не подпишет, и поскольку ссуда была дружеская и Эдмунд обещал выплатить ее, когда достигнет совершеннолетия, мы решили действовать без его ведома.

Я ожидал, что признание будет трудным, но казалось, что матушка не обращает внимания на мои слова.

Я продолжил:

– Поэтому я подделал папину подпись. Но потом мы с Эдмундом поссорились. Когда умер папа, новость о его смерти меня расстроила так сильно, что я написал Эдмунду злое письмо, обвинив его в том, что он приучил меня к опиуму, а потом склонил к подделке подписи, чтобы поработить. Эдмунд считал меня своим единственным другом в целом свете, и если он решил покончить с собой, хотя я не знаю, так ли это, тогда мое письмо стало для него последней каплей. Оно было найдено рядом с его телом. Отец Эдмунда использовал письмо, чтобы настроить руководство колледжа против меня. Он сам себя убедил в нелепой идее, что я приложил руку к смерти Эдмунда, потому что был моим кредитором. Именно поэтому декан и Совет отчислили меня, заявив в полицию о мошенничестве. А возможно, и того хуже.

– Не понимаю, зачем ты все это рассказываешь теперь, – проговорила она.