Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2

Пустые глазницы напомнили Матильде женскую головку Адольфа Вильда, что стояла на комоде в ее комнате. Но если та женщина была изображена смеющейся, то лицо, вырезанное Энеа, казалось, искажено предсмертным криком.

Остальные работы были свалены в открытый сундук, занимавший целый угол мастерской. Изящные амфоры, украшенные цветочным орнаментом, вперемешку с маленькими быстрогривыми лошадками, впряженными в плуг быками, ангелочками, зацепившимися нимбом за ветвистые рога оленя.

Матильда еще раз вгляделась в деревянную голову на верстаке и подумала, что в этих пустых глазницах отразилось ее собственное страдание.

И вдруг увидела рядом скальпели, строгие, холодные.

Привычным жестом она провела ладонями по юбке, как бы вытирая пот. Ей захотелось повернуться и уйти: все равно без очков она не сумеет с точностью сказать, мужнины это инструменты или нет. Но ее опять остановили глазницы, в которых застыла мольба о помощи — не этой девушке, так другим, чей черед еще не наступил.

Матильда подошла, сгребла в кулак ненавистные скальпели и, спустившись по лестнице, положила их в футляр на каминную полочку.

Когда сообщили о новом двойном убийстве, город забурлил от неистовых страстей, какие обычно порождает страх.

Люди собирались на улицах, в подъездах, продуктовых лавках, в учреждениях, и среди них всегда находился кто-то, осведомленный лучше других. В низших слоях общества преобладала версия, что убийца — свихнувшийся отпрыск богатой семьи, у которой на совести немало темных дел. Кто-то договорился до того, что он английский дворянин, потомок пресловутого принца Альберта, прозванного Джеком Потрошителем. Дескать, лавры кровожадного предка не дают ему покоя, потому он поселился в одном из древних палаццо на холмах и наводит ужас на весь город.

А городская элита устраивала, что называется, приемы «в честь маньяка». Там, безусловно, выдерживался светский тон, но суть речей сводилась все к тому же: подозрения высказывались в адрес тех, кто по роду занятий пользовался режущими инструментами.

Кончилось тем, что один известный гинеколог, несколько лет назад обвиненный в совращении молодой пациентки, оказался в наручниках. Тем временем какой-то умник додумался до гипотезы по поводу вирилизма наизнанку. В самом деле, можно ли исключить женщин из списка подозреваемых? Ведь для того, чтобы стрелять в упор, недюжинной силы не требуется, да и резать трупы — тоже. Однако надо же сначала вытащить их из машины, а мертвое тело весит немало, возражали приверженцам этой версии. Ну и что, не сдавались они, разве нет женщин с хорошо развитой мускулатурой? Спортсменки, например, скалолазки. И каждый припоминал среди своих знакомых какую-нибудь великаншу.

В общем, каждый рисовал себе своего убийцу и с пеной у рта отстаивал этот образ. Споры затягивались за полночь, чтобы на следующий вечер разгореться с новой силой.

Много толков вызвал тот факт, что потрошитель впервые удалил у жертвы грудную железу (до сих пор он только обводил контуры грудей). Психоаналитики на этом основании утверждали, что убийца — типичный маменькин сынок, испытывающий нездоровое любопытство и священный страх перед отличительным признаком материнства. Решение отрезать грудь для него могло означать попытку освободиться от застарелого Эдипова комплекса, и теперь он, естественно, пойдет дальше по этому пути.

Полиция бросила почти весь личный состав на борьбу с маньяком. Жителей по радио и в газетах предостерегали об опасности поздних прогулок по малоосвещенным улицам. Правда, находились смельчаки, готовые нарочно блуждать по темным закоулкам на окраине и после бравировать этим в кругу друзей.

События привлекли внимание иностранных журналистов. Те из горожан, кто удостоились беседы с ними, еще выше задирали нос, кичась своей осведомленностью, а преступник поистине превратился в достопримечательность города.

Все стены домов были увешаны плакатами, призывающими к бдительности — неизвестно против кого. Муниципалитет и магистратура, по совету психологов, не допустили и намека на зверские деяния убийцы, чтобы не сеять панику среди населения. Поэтому плакат не достигал своей цели, хотя и был отпечатан на четырех языках.

А вот кто действительно оказывал полиции неоценимую помощь, так это преступный мир. Проститутки, воры, наркоманы добровольно являлись в комиссариат и рассказывали обо всем, что им казалось подозрительным. Однако в следственном отделе не склонны были переоценивать их искренность: наверняка для себя стараются, дабы заслужить снисхождение в будущем, — и предпочитали держать в боевой готовности свои силы, оголяя другие напряженные участки.

В полицейском управлении установили специальные телефоны для сбора информации от лиц, «пожелавших остаться неизвестными». Звонков оказалось такое множество, что телефонист на коммутаторе проклял все на свете и уже готов был сам заделаться потрошителем.

Городские власти — непонятно, то ли в утешение, то ли в угрозу — сообщали, что держат постоянный контакт с центром. На что люди только усмехались: как же, станет центр заниматься каким-то там провинциальным маньяком! Вот если бы он немного почистил Рим, тогда другое дело.

Но в целом для всех убийца был чем-то вроде щекочущего нервы развлечения. Для всех, кроме Матильды, которая окончательно потеряла покой.

Даже во время войны она не следила за газетными новостями с таким напряженным вниманием. А уж в мирное время и подавно не интересовалась тем, что происходит в городе. Теперь же ей повсюду мерещилась громадная человеческая тень с револьвером в одной руке и с ножом в другой; лик чудовища скрывает ночная тьма, но Матильда невольно приписывала ему черты сына, всякая новая информация о преступнике лишь подтверждала и дополняла ее подозрения.

— С ума можно сойти, — заметила она как-то утром, откладывая газету, — так тут все расписали, что мне уже кажется, будто и я его видела, этого убийцу.

Энеа покачал головой.

— Чтоб его описать, нужно перо Достоевского, куда там нашим бумагомарателям! Они только и могут, что сеять панику. А между прочим, этот человек тоже заслуживает сочувствия.

— Что?! — Матильда даже всплеснула руками. — Какое сочувствие? О чем ты?..

— Перестань, мама, вот и ты не хочешь понять. Я ведь не случайно заговорил о Достоевском. Он всегда пытался разобраться в психике человеческого существа, чем бы оно себя ни запятнало.

— Значит, зверю, садисту ты сочувствуешь, а его жертвам — нет!

— Все они в каком-то смысле жертвы. А вдруг этот убийца страдает психическими расстройствами и не способен себя контролировать — как тогда? Может, он вполне порядочный человек и отец семейства…