Вьери Раццини - Современный итальянский детектив. Выпуск 2

А уж коли на то пошло, догадывался он и о причине ее неожиданного звонка. В последнее время Энеа вел себя, мягко говоря, странно. Пока, слава Богу, это было не всем заметно, но кое-какие толки уже вызывало. Вообще-то те, кого слухи затрагивают в первую очередь, обычно узнают их последними, однако, вполне возможно, какая-нибудь добрая душа успела доложить матери о причудах сына.

Андреино не поверил, когда ему донесли, что Энеа связался с какой-то непотребной девицей. Не потому, что сын Матильды был так уж разборчив в знакомствах, — просто нотариус и мысли не допускал о любовных похождениях Энеа, будучи твердо уверен, что тот девственник и более того — импотент.

За Андреино в молодости тоже водились грешки, поэтому к случайным связям ближних он относился снисходительно. А с годами эта тема и вовсе перестала его занимать. Прежде он, бывало, подумывал о женитьбе на деньгах, но из его планов ничего не выгорело, и вопрос отпал сам собой. Пожалуй, это и к лучшему, считал он, ведь брак так или иначе не может быть решением всех финансовых и жизненных проблем. А основной жизненной проблемой Андреино всегда было заиметь собственную контору, и по возможности в центре города. Для достижения этой цели он больше двадцати лет проработал помощником нотариуса Паолы, намеренно освобождая того от самых неприятных и заковыристых дел, а также часто беря на себя роль посредника.

Его бывший шеф как раз и внушил ему, что с женщинами одни хлопоты, и если без них вообще нельзя обойтись, то относиться к ним следует как к тонизирующему напитку — выпил и забыл. А хозяином в доме должен быть мужчина. Вот Коламеле и решил не связывать себя семьей, чтоб не рисковать.

Сам он был родом из Палермо, поэтому не сразу прижился на Севере. Но упорства ему было не занимать, он буквально дневал и ночевал в нотариальной конторе. При этом всегда следовал советам Паолы и ни разу не раскаялся. Так постепенно между ними завязалась крепкая дружба, благодаря которой Коламеле стал компаньоном, а позднее, после смерти Паолы, хозяином конторы.

Еще до войны он сблизился с семейством Монтерисполи и частенько проводил вечера в их доме. Из этих веселых сборищ он, чужак в здешних краях, тоже много для себя почерпнул. В частности, усвоил, что не всегда надо быть искренним, если хочешь сохранить хорошие взаимоотношения с людьми.

Нанни и его друзья безусловно принадлежали к местной знати. Не всякого допускали в этот круг, а кто удостоился этой чести, должен был гордиться таким знакомством. И каково же было Андреино обнаружить, что эти люди в жизни отнюдь не всегда следуют правилам, провозглашаемым ими во время застольных дискуссий о добре и зле, справедливости и беззаконии и т. п.! Он очень быстро научился поддакивать собеседникам, а на деле поступать так, как диктуют чисто практические соображения.

Но с другой стороны, может быть, он, поглощенный решением житейских проблем, не замечал, что у них, у Нанни и его друзей, была своя правда, очистительная, как огонь, сжигающий стерню, чтобы лучше поднялись новые всходы. Иначе отчего старожилы в городе до сих пор вспоминают о тех вечеринках: с завистью — кто на них не был, и с гордостью — кто был?

Андреино провел Матильду не в приемный зал, выходивший окнами на церковь Орсанмикеле, а в свой кабинет, куда допускались лишь избранные.

Переступив порог, Матильда сморщилась.

— В этих старых домах вечно стоит запах плесени. Неужели это все еще после наводнения?

— Да нет, наводнение здесь ни при чем, — ответил Андреино. — Просто старость всегда дурно пахнет.

Он сел рядом с Матильдой в одно из двух кресел, стоявших перед письменным столом, не желая, чтобы тот разделял их как преграда на пути доверительного разговора.

Но Матильда все никак не могла его начать. Коламеле кашлянул, выжидательно поглядел на нее из-под сдвинутых бровей. Да, выглядит она неважно. Может, больна и хочет уточнить что-нибудь в завещании? Никогда еще нотариус не видел у нее такого бледного и напряженного лица. Даже волосы, казалось, стали реже и еще больше побелели.

— Ну что, Матильда, — наконец прервал он затянувшееся молчание, — с обмена любезностями начинать не будем? Давай начистоту, что стряслось?

Она встрепенулась, решительно вздернула подбородок (Андреино был знаком этот жест: Матильда всегда так собиралась с духом).

— Боюсь не найти нужные слова, — тихо проговорила она. — Но кое-что стряслось, ты угадал…

Андреино, как того требовали приличия, выдержал паузу, потом заметил, что, видимо, ее тревога связана с сыном: едва ли кто-нибудь на свете, кроме Энеа, способен довести ее до состояния такой прострации.

— И поверь мне, я тебя понимаю. Нет-нет, ничего конкретного сообщить не могу, но в общем мне тоже кажется, что с ним неладно. Скорее всего, он попал в дурную компанию. Эти компании даже лучших людей сбивают с пути. Каждому из нас порой жизнь расставляет ловушки. А Энеа всегда витал в облаках и слишком уж был поглощен своей наукой. Ему труднее уберечься, чем кому бы то ни было. Но ты успокойся, все образуется, вот увидишь. Я с ним поговорю.

Во взгляде Матильды отразилось изумление.

— Дурные компании? Какие дурные компании?

Андреино Коламеле готов был язык прикусить.

— Ну, это первое, что приходит на ум, когда у матери появляются основания беспокоиться за сына, — попытался он выйти из положения.

Матильда нахмурилась, и, опасаясь услышать отповедь, Андреино поспешно добавил:

— Энеа — славный парень, хотя к этому разряду он, пожалуй, уже не принадлежит. Ему ведь скоро пятьдесят, правда? Но для меня он по-прежнему мальчик… Ну так вот, работает он отлично. Его решение перейти на полставки очень даже меня огорчило. Но я не мог настаивать — он сам себе голова. К тому же помнишь, какой у него тогда был тяжелый приступ? Поскольку это случилось здесь, я уж и то готов был винить себя. Спасибо еще твоему деверю — «скорая помощь» пришла быстро. Кстати, о Доно, должен тебе сказать: он за Энеа все время следит. Звонит сюда, напоминает об анализах. Другое дело, слушается ли его твой сын…

Матильда чуть ли не с облегчением переключилась на здоровье Энеа:

— Верно, он не очень хорошо себя чувствует последнее время. Ложится поздно, по ночам его мучит жажда… И потом, он стал такой нервный. Ты же помнишь, какой он был прежде — тихий, воспитанный. А теперь по каждому пустяку истерика.

И, раз начав, Матильда не могла уже остановиться. Рассказала, как Энеа швырнул ключи в застекленную картину, и про то, как носится на мопеде Бог знает где и возвращается чуть ли не под утро.

— Раньше меня это так не волновало, а сейчас вон что в городе творится. Как же я могу быть спокойна, когда мой сын и в новолуние, и в полнолуние бродит, может быть, по тем же улицам, что и убийца?!