Алексей Синицын - Самоучитель Игры

Инспектор с замиранием сердца приблизил к глазам второй лист, но каково же было его разочарование, быстро сменившееся ещё более сильным удивлением, когда он обнаружил там, как и в переводе Ляо, вместо обещанных принципов, всё тот же, хорошо ему знакомый фрагмент об игре в «Дурака»!

Джозеф Кроуз в полной растерянности посмотрел на переводчика, протягивая обратно ему листы, будто этим жестом спрашивал: «что это такое?! где?!». Но коммивояжер истолковал этот немой вопрос по-своему.

– Вы заметили? – торжествующе спросил он. – Два разрыва! Во-первых, Патриарх Тлаху пишет английскими, в смысле, латинскими буквами: «Приведённый пример как нельзя лучше иллюстрирует один из них», имея в виду какие-то «универсальные принципы выигрыша». Но ведь никакого конкретного примера в данном тексте просто нет! Как и обещанного универсального принципа выигрыша!

– Так, что же это получается? – Кроузу и самому срочно потребовался персидский диван. – Девчонка, которую я подозревал в тайном коварстве здесь вообще не причём?! Просто Ся Бо в этом месте действительно ничего не написал?

– Я Вам говорил, мистер Кроуз… Вы разочарованы, мистер Кроуз? Патриарх Тлаху – очень хитрый и умный человек! А что покойная переводчица? Вы прежде сталкивались с чем-то подобным? – стрекотал без умолку коммивояжер, пока инспектор в который раз за сегодняшний день обдумывал, каким образом к общей картине произошедшего присовокупить, вновь открывшиеся весьма удручающие обстоятельства.

– Да, помолчите, Вы, ради Бога! – полицейский, не скрывая раздражения, наконец, оборвал немолчный гомон Смита.

– Хорошо, хорошо, я просто хотел… – коммивояжер умолк как ребёнок, которого обидели глухим и чёрствым непониманием.

«Что касается рукописи, теперь уже можно играть в открытую. Пусть этот паяц окончательно уверится в том, что я снял с него все подозрения в совершении убийства Ляо, а там посмотрим… Неплохо было бы ещё выяснить, что он думает по поводу произвольной последовательности, в которой она переводила записки Ся Бо…» Кроуз прекрасно помнил, что в её переводе первый английский фрагмент обнаруживался после 5-го, а четвёртый – после 1-го. В то время как в оригинале все они располагались в порядке естественной последовательности натурального ряда чисел.

Инспектор вдруг снова вспомнил о чудесной флейте из саквояжа Смита, выдумывавшей, каждый раз новые мелодии.

– Ну, полно Вам, Смит, не дуйтесь, – (на коммивояжера было жалко смотреть). – Признаюсь Вам откровенно, – Кроуз предложил ему присесть рядом с собой на персидский диван, – я хотел проверить, не скрыла ли умышленно от меня Ляо некоторые важные детали текста, а заодно мне нужно было окончательно убедиться в Вашей, дорогой Лемюэль, компетентности и лояльности.

– Вы подумали, что она скрыла от Вас эти Универсальные Принципы?

– Теперь Вы понимаете моё разочарование тем, что я увидел?! – драматически воскликнул инспектор. – Вы просто обязаны извинить мою несдержанность.

– Да нет, это как раз я был несдержан и совершенно неделикатен со своей глупой болтовнёй! И не возражайте! Я знаю, мистер Кроуз, за мной водится такой грешок, – расчувствовался в ответ коммивояжер.

Дав ему вполне выговориться, Джозеф Кроуз решил, что можно спросить о главном.

– Скажите, Лемюэль, я ведь ничего не понимаю в этой «китайской грамоте», почему, как Вы думаете, девушка не стала переводить рукопись последовательно, с самого начала, сославшись на некие непонятные трудности построения текста. Более того, она сказала, что записки Ся Бо каким-то образом хитроумно зашифрованы. Это, в самом деле, так?

– Неужели? – теперь настала очередь Смита выказать своё удивление. – Я ведь просмотрел рукопись только весьма бегло, а Вы, в свою очередь, мистер Кроуз, предоставили мне для перевода лишь небольшой её фрагмент. Признаться, я ничего такого не заметил, – коммивояжёр немного помялся, – однако чтобы высказаться по этому поводу более определённо, мне нужно ознакомиться с записками Патриарха Тлаху целиком.

– О да, конечно! Я понимаю Вас, – подытожил Кроуз, поднимаясь с персидского дивана. – Давайте поступим так: рукопись будет находиться полностью в Вашем распоряжении, а Вы попытайтесь перевести её сначала и до конца, забыв всё, о чём я Вам только что здесь говорил.

– Великолепно! Только так я, возможно, смогу помочь Вам, мистер Кроуз! И, кроме того, как Вы совершенно справедливо заметили ранее, может быть, смогу узнать и кое-что для себя полезное о замыслах и намерениях Патриарха Тлаху.

– Джозеф, я же говорил, называйте меня просто Джозефом…

Инспектора несколько насторожила такая подчёркнутая высокопарность и удивительная покладистость своего нового переводчика, но он решил пока не придавать этому большого значения. «Служба в полиции сделала меня излишне подозрительным ко всяким мелочам, – думал Кроуз, угощая коммивояжера крепким индийским чаем с молоком. – Что тут удивительного? Я продемонстрировал ему своё доверие, открывшись в своих сомнениях по поводу переводов Ляо. В конце-концов, он это оценил – любопытный и немного восторженный чудак».

За последнюю неделю, прошедшую со дня смерти девушки-переводчицы, Джозеф Кроуз потерял много сил. Постоянное умственное напряжение, возникающее и отбрасываемое, только для того, чтобы возникнуть, вновь подозрения, загадки, не дающие покоя, всё пребывающие необъяснимые факты и новые подробности, а, в довершение ко всему, плохой сон – сделали своё дело. Он похудел и постарел на несколько лет. Так ему, во всяком случае, казалось, когда он рассматривал своё кое-как выбритое лицо с тёмными кругами вокруг глаз и заострившимся хищным носом в старинное зеркало, обрамлённое литыми бронзовыми завитушками. В какие-то мгновения инспектору даже мерещилось, что в зеркале он видит не себя, а своего отца, которому за последнюю неделю стало заметно хуже. Эти морочные видения явно не предвещали ничего хорошего, а только ещё больше расстраивали нервы и угнетали ещё недавно молодое и крепкое тело.

Смит с головой погрузился в рукопись Ся Бо. Он оставил свои вечерние прогулки и даже перестал валяться на так полюбившимся ему персидском диване, целыми днями проводя за письменным столом, морща лоб, почёсываясь, чему-то удивляясь и быстро делая какие-то пометки. Кроуз старался не мешать ему, ни о чём не спрашивал, да и тревога за здоровье отца уводила его мысли в сторону от Самоучителя, пока о нём не заговорил сам Кроуз-старший.

– Джозеф, сын мой, – (последние дни он почти не вставал с постели), – знаешь, о чём я сейчас думаю?

– О чём, отец? – он бережно наложил свою ладонь на сухую, пожелтевшую отцовскую руку.