Александр Колин - Комедия убийств. Книга 1

— А вот и я! — воскликнул некто, явившийся из зеленого сияния, исходившего прямо из стеллажа с книгами. — Что уставился? Звал? Так я здесь! Чего хочешь? Загадывай желания.

— Дед? — удивился мальчик. — Ты?

Надо признать несомненную обоснованность такой реакции. Дело в том, что таинственный волшебник, появившийся неведомо оттуда, как две капли воды походил на прадедушку Славика, отца московской бабушки, которая отчего-то сильно недолюбливала мальчика. Старика, пока тот был жив, Славик вздел два или три раза в год, когда они с мамой гостили в Кашине. Прабабушка, Зинаида Николаевна, и прадед, Осип Яковлевич, любили Славика, он называл их дедушка Осип и бабушка Зина, а чаще просто дедушка и бабушка, и хотел остаться жить с ними. Мама не разрешила, сказала, что не хочет лишать сына будущего и не позволит ему жить в глуши. На каникулы в Кашин Славика отвозил на «москвиче» дядя Коля, мамин брат, сын московской бабушки и дяди Платона, бабушкиного мужа. Раза два это делал папа, который тоже купил машину, только «жигули».

Седой старик подмигнул мальчику единственным глазом. Другой глаз он «под Москвой потерял» — так Осип Яковлевич говорил, вспоминая о ранении, полученном в декабре серок первого года. Дед не любил рассказывать про войну, говорил только, что ему повезло — хоть кривой, да живой. Единственное, что дед пет-нет да-припоминал — смешной, по его мнению, случай, — когда водитель Т-26, на котором ехал молодой политрук, Осип Ковалев (родился он в семье деревенского кузнеца — оттуда, как он сам объяснял, и фамилия), с разгона врубился в ветлу. Привыкший видеть по телевизору огромные Т-72 и Т-80, Славик немало удивился, узнав, что дерево со смешным названием (ветла — метла) не только не было сметено, раздавлено, стерто с лица земли танковыми гусеницами, а вообще никак не пострадало, и более того, сам танк заглох, а люк захлопнулся, его даже заклинило, хорошо еще, что дед успел нырнуть в башню.

Мальчик не видел ничего сверхъестественного в том, что старик пришел, чтобы развеять его скуку, и даже пообещал исполнить желания. Он всегда старался баловать правнука.

О чем мечтал Славик? О миллионе самых разных вещей. К тому же, хотя Славик еще ничего не успел деду сказать, в глазах старика появилось нечто такое, что говорило: «У тебя не три, у тебя всего одно, одно желание. Я, конечно, люблю делать приятное, но… постарайся не разочаровать меня. Хорошенько подумай…»

«Дед, наверное, как раз и пришел из Запредельной страны», — подумал мальчик и воскликнул:

— Я хочу к тебе!

Дед покачал тяжелой головой, он и в жизни, даже в старости, походил на хрестоматийного кузнеца — широкоплечий и могучий.

— Ко мне тебе еще не время, придумай что-нибудь получше.

Славик задумался: можно было, конечно, попросить деда устроить так, чтобы мама стала счастливой, чтобы московская бабушка сделалась доброй, но он отчего-то подумал, что подобными вещами (вообще женщинами) организация, в которой теперь работает дед Осип, не занимается, что он разрешает другие, куда более важные проблемы. И вообще, дед пришел из-за книжки, которую купила мама, и из-за магического камня, который нашел сам Славик в подвале заброшенного дома.

— Тогда… тогда я хочу, чтобы они пришли сюда и стали моими друзьями. Я хочу быть бесстрашным, как Эйрик, и, подобно ему, уметь превращаться в волка или орла.

— Так хочешь? — Дед улыбнулся, явно удовлетворенный. — Тогда — добро пожаловать! Входи в вечность, проникни в чудо! Повелевай им, оно — твое!

Славик ждал, на какое-то мгновение он усомнился, что все получится, все-таки, наверное, дед мерещился ему. Он, конечно же, ненастоящий и обманет его, как все в этом мире.

Тот, видно почувствовав, что мальчик колеблется, проговорил:

— Ну, не все будет сразу. И к тому же то, чего ты хочешь, может оказаться совсем не таким, каким представлялось тебе. Ты ведь даже толком и не знаешь, чего хочешь, хотя разве люди всегда знают, чего хотят? Можешь отказаться, просто скажи «нет», и все.

— Да, — твердо произнес Славик.

— Да так да!

Старик встал. Он выглядел и больше и массивнее, чем был, когда Славик видел его в последний раз. Дед даже показался ему куда моложе, чем еще минуту назад. Однако дородность его была на деле иллюзорной. Вся могучая фигура деда задрожала, заколебалась, точно отражение на поверхности воды, а потом… лопнула, подобно мыльному пузырю. Но все же старик не врал, он умел держать слово. Зеленый свет затопил комнату, и в свете этом не осталось ни имен, ни слов, все стало изумрудным и бескрайним, как вечность.

Весь недолгий осенний день продолжалась погоня. Несмотря на то что так и не разродившийся добрым светом день вновь пошел на убыль, Сигвальд был еще жив, жив, а не убит, как друзья его, даже не ранен. И его все еще не поймали, и приближавшаяся ночь дарила надежду на спасение.

Правда ли, что боги Асгора оказались милостивы к несчастному беглецу, или то был новый бог, тот, которому молилась мать, целуя висевший на шее золотей крестик? Такой же крестик она показала и сыну и сказала: «Он будет твоим, потому что когда-нибудь ты вырастешь, примешь крещение и сможешь носить по праву символ мук Господних». Крестик очень понравился малышу Сигвальду, он хотел тут же взять его, но мать запретила.

Тогда Эйрик еще любил Эльфриду, часто бывал у нее, дарил драгоценности, добытые в землях христиан, в том числе и богато украшенные кресты и крестики. Эльфриде досталось и многое из того, что удачливый

морской разбойник, сделавший наложницей дочь нортумбрийского эрла, отобрал у отца и его приближенных, когда с первыми лучами солнца яростные викинги налетели на замок эрла Альберта, подобно смерчу, всесметающему урагану. В тот год красавице Эльфриде, дочери павшего в несчастной схватке с беспощадными норманнами саксонского нобля, исполнилось четырнадцать лет, и была она не похожа на остальных женщин в замке, светловолосых и белокожих, оттого-то, верно, и приглянулась еще юному, но удачливому и уже прославленному морскому конунгу.

Однако так продолжалось недолго; прошло какое-то время, и вождь охладел к англичанке. Каждая из женщин тянула в свою сторону, но если Бреттива просто ревновала, то христианка объясняла ему, что нельзя жить в грехе. Эйрик лишь смеялся. Убедить конунга, да тем более сына самого Одина, принять «веру слабого Бога» было невозможно. В конце концов назойливость англичанки сослужила ей скверную службу: Эйрик запретил рабам-христианам собираться для отправления культа (никакой церкви у них, конечно, и так не было, вместо нее они использовали пристройку к дому жены конунга), перестал бывать у Эльфриды и совершенно махнул рукой на Сигвальда, сказав, что она испортила ему парня, что викинга из него все равно не получится. «Может быть, станет купцом, — пожал плечами Эйрик, когда жена в очередной раз высказала ему обиды. — Или будет ловить селедку, тоже нужное дело. — В голосе конунга звучало нескрываемое презрение. — Вырастет — посмотрим». В тот вечер он в последний раз навестил жилище христианки…