Александр Колин - Комедия убийств. Книга 1

Сейчас де ла Тур восседал на недавно приобретенном сером мерине по кличке Монах. Дестриер незаменим в бою, но покладистый походный конь тоже очень важен для рыцаря. Скоро герцог начнет скликать вассалов для нового ратного дела: враги, не зная устали, вредят норманнам, видя в них чужаков и обидчиков. Ныне же едва ли не первая спокойная осень.

Семь лет назад папа Лев, напуганный неудержимым натиском северян, замирившись с исконным врагом Генрихом Германским, не погнушавшись попросить помощи у другого соперника — Константина Мономаха, выступил с полками ломбардцев против Готвиллей. Старший, Гумфред, тогдашний граф Апулийский, послал Ротберта, который, не позволив ромеям и папе соединить силы, легко разгромил последнего. В этой удалой битве отличился принявший первое настоящее боевое крещение юный Рикхард де Монтвилль. Уже тогда пришелся он по сердцу будущему графу, а затем и герцогу. То-то были славные денечки…

Ни вид пасшегося в обществе кобыл Грекобойцы, ни мысли о славной битве под Цивитатом не могли вывести барона из мрачного настроения. Вместе с тем едва заметная улыбка, заигравшая у него на губах, дала возможность одному кз эскорта нарушить угрюмое молчание, сопровождавшее охотников не менее получаса.

Человек, осмелившийся на столь рискованный шаг, ехал ближе всех к господину, держа поводья белой кобылы двумя пальцами. На всаднике была кожаная длиннополая, обсыпанная перхотью безрукавка, разметавшиеся по ней длинные, соломенного цвета волосы частично скрывали изъяны фигуры — одно из 'плеч поднималось значительно выше другого, спину уродовал похожий на большую шишку горб. Лицо всадника на белой лошади отличала какая-то необыкновенная живость, в темных карих глазах вспыхивали искорки не то озорства, не то хоронившейся в глубине, на донце души злобы.

— Славный денек, братец? — проговорил он с явно намеренно подчеркнутым подобострастием.

— Да, — нехотя пробурчал барон, взглянул на Грекобойцу и кобыл и произнес, едва заметно кивая: — Неплохой.

— Вот только скука смертельная, братец, — посочувствовал калека и смачно, раздирая рот едва ли не до ушей, зевнул.

Барон не ответил, а юный помощник сокольничего, ехавший позади, испуганно шепнул товарищу:

— Гвиберт рехнулся, к чему дразнить гусей?

Его собеседник думал по-другому. Он усмехнулся:

— Погоди, это только начало, то, за что с нас с тобой сняли бы кожу, сойдет проходимцу с рук, в худшем случае он получит пару раз плеткой по горбатой спине.

Старший сокольничий бьих прав.

— Скучно, и то твоя правда, братец, — продолжал Гвиберт, — хотя, если вспомнить, как ты нынче славно поохотился, живот надорвешь от смеха.

Такого заявления не ждал никто, даже Монах, который поднял голову и захрапел.

— Что?! — Барон резко повернулся, но шут, пришпорив кобылу, проскакал немного вперед, так что плеть Рикхарда рассекла лишь воздух. — Ах ты мерзавец! Ну постой же у меня!

Барон сжал бока Монаха крепкими, как камень, шенкелями, мерин послушно выполнил команду, и погоня началась. С рыси они перешли на галоп, но то ли Гвиберт не уступал рыцарю в умении править конем, то ли Монаха, не в пример настоящим монахам, не привлекала затея гоняться за самкой, так или иначе Рикхард настиг наглеца, только проскакав добрую милю и оказавшись поблизости от места, где пасся Грекобойца.

Жеребец, завидев хозяина, заржал, точно давая понять, что не прочь ввязаться в какую-нибудь заварушку. Однако Рикхарду было не до коня, следовало взгреть Гвиберта Болтуна по кличке Два Языка как следует. Вместе с тем старый сокольничий был абсолютно прав. Барон, который мог за подобные шутки содрать кожу с любого, поступил с Гвибертом довольно мягко.

Рикхард де да Тур заботился о подданных, желая, чтобы они не страдали от того, что служат не владельцу города с ярмарочной площадью, на которой удобно прилюдно наказывать преступников, а ему, хозяину маленького местечка, где почти никогда ничего не происходит. В позапрошлом месяце он собрал народ возле замка и медленно и мучительно казнил неради-вого конюха. Тогда все (кроме разве что главного действующего лица) испытали немало удовольствия от представления. Не осталась внакладе и семья казненного, получившая неплохую денежную компенсацию.

С наглецом Гвибертом все обстояло несколько сложнее. Дело в том, что Рикхард (третий сын в семье не богатого рыцаря) и чадо кормилицы, Гвиберт, играли вместе; последний вырос бы вполне крепким юношей, не случись забавы, в которой Рикхард изображал герцога Нормандии Вильгельма, а Гвиберт — мятежных баронов.

Эта битва обошлась Гвиберту не дешево, победоносный «герцог» сбросил его со стены замка, сделав навеки инвалидом. С тех пор мать не уставала вбивать Рикхарду в голову, что обижать Гвиберта неугодно Господу (урок родительницы, как видно, не пропал даром). Уезжая искать счастья под знаменами Готвиллей, Рикхард взял с собой молочного брата. Тот со временем превратился в нечто вроде шута (увечье усилило в нем природную склонность к красноречию), он, как никто другой, обладал способностью отвлекать господина от хандры, а кроме того, умел вовремя подать дельный совет.

— Получай, мерзавец! — с запальчивостью кричал де ла Тур, обрушивая плеть на изуродованную спину Гвиберта. — Вот так!

Барон несомненно расстроился бы, узнай он, что старался едва ли не зря (шут мерз даже летом, а потому его длиннополая безрукавка имела под собой довольно толстый слой войлока). “Когда плети удалось в нескольких местах вспороть кожаный верх одежки наглеца, барон издал торжествующий возглас, почувствовав себя частично отмщенным за неудачу на охоте.

Гвиберт запросил пощады, но, едва оказавшись в недосягаемости плети господина, заявил:

— Ты испортил мою лучшую одежду. Клянусь, я вызову тебя на поединок и убью. Перережу тебе глотку, как барану!

Барон захохотал, подскакавшие спугники тоже почли за благо засмеяться.

— Уничтожу! — продолжал горланить шут. — Выпущу кишки, как свинье, и заставлю тебя их сожрать!

Вынимай меч, трус! Ну же, ну! Эй, скотина, ты слышал, что я сказал тебе?!

Одни со страхом, другие с любопытством ждали, как же разрешится опасная ситуация. Ждал, навострив уши, и Грекобойца.

— Ну же, ты, сволочь! Ублюдок!

У помощника сокольничего душа ушла в пятки от страха, рот распахнулся от безграничного удивления. И что же, и теперь ему ничего не сделают? Барон напрягся, а Гвиберт продолжал:

— Не хочешь драться со мной? Трусишь? — Рикхард направил Монаха прямо на кобылу молочного брата. — Тебе не одолеть меня! — выкрикнул шут.

Де ла Тур осадил коня и засмеялся. Он достал из кошеля на поясе пригоршню серебряных монет и, швырнув их прямо в Гвиберта, проговорил, давясь смехом: