Александр Колин - Комедия убийств. Книга 2

— Я все равно возьму твою душу! — изрекло существо замогильным голосом, казалось, что говорило и не оно, а сам изумрудный туман, клубившийся вокруг. — Я возьму ее, возьму ее, возьму ее…

— Зачем, зачем ты мучаешь меня?! — не в силах больше сопротивляться видению, взмолился священник. — Чего ты хочешь от меня?

Дьявол захохотал, уставясь на Мартинсона единственным глазом, словно буром, сверлившим насквозь святого отца:

— Ты знаешь, ты знаешь, ты знаешь!

Стены, пол и потолок комнаты ходили ходуном. Вся церковь затряслась в дикой пляске. Стена, отгораживавшая храм от пристроя, рухнула, подняв клубы пыли и известки, проникнувшей в легкие Мартинсона, и сотни маленьких чертиков, выпрыгнув из подполья, схватили и поволокли, как муравьи гусеницу, зашедшегося кашлем священника к алтарю. Они бросили его и исчезли так же внезапно, как и появились.

Питер поднял голову и попробовал встать, но, лишь взглянув на фигуру, возвышавшуюся перед ним, остался коленопреклоненным. Человек в долгих белых одеждах, лица которого не было видно, простер узкую руку Над Мартинсоном, и благодать снизошла на измученного служителя Божьего, наполняя свежестью истерзанную в неравной схватке душу.

— Спасибо тебе, Господи, — проговорил священник, опуская глаза, пряча лицо, — слезы текли по его щекам. — Спасибо тебе за то, что спас слабого в вере, недостойного слугу, нерадивого раба твоего!

Иисус — от кого еще могла исходить столь великая сила? — повел себя странно. Он не стал утешать Мартинсона, а спросил:

— Так ты раб мой?

— Да, Господи, все мы рабы твои, — проговорил Питер и, вновь взглянув на Иисуса, похолодел: на Мартинсона, усмехаясь, смотрел не кто иной, как Маккой.

В руках Бладэкса сверкнула секира.

— Ты, глупец, думал, что черти могут привести тебя к Господу? Ха-ха! Как бы не так, подыхай, жалкий сын портовой шлюхи, ты не заслужил ничего! Прими смерть раба! Сдохни на коленях!

Мартинсон закрыл лицо руками, чтобы не видеть, как тяжелое лезвие секиры устремилось к нему. Смех Джеффри Маккоя, вздымавшего к куполу и вновь обрушивавшего на священника, а вместе с ним и на всех овец Господних страшное оружие, покрытое свежей, капавшей на церковный пол кровью, сотрясал своды здания Божьего храма, громовыми раскатами разносился над долиной, сто крат усиливаясь, наполнял собою весь белый свет. До восхода солнца оставалось совсем немного.

— Что с тобой, Валечка? — Нежные ладошки Зинаиды коснулась рук Богданова. — Приснилось что-то страшное?

— Так… Просто привиделось…

Отделаться от подруги в Твери не удалось, да Валентин и не слишком-то старался достичь этого. Девушка больше не раздражала его, даже скорее успокаивала.

— Похоже, мы приехали, — сообщила Зинаида. — Все выходят…

— Угу… — Граждане, уставшие от трехчасового сидения, стремились поскорее покинуть салон автобуса. — Пойдем.

— Подожди, пусть все выйдут.

— Угу… — вновь проговорил Богданов.

Здесь, в трехстах километрах от Москвы, зима, казалось, и не собиралась сдаваться, трудновато верилось, что на дворе конец первого месяца весны. Странное время. Совсем, казалось, недавно в фев-рале-Водолее все выглядело почти так же, а пройдет месяц, и жаркий Овен растопит снег, обогреет землю своим дыханием, раскроет почки деревьев, и зацветет всюду яркая зелень. Но все это впереди, в будущем, до которого надо еще дожить.

Надо. Еще. Дожить.

О неприятностях думать не хотелось.

Всю дорогу Славик, если не спал, донимал мать и Сашу вопросами, а когда те делали вид, что спят, начинал «дрессировать» котенка, заставляя ходить на задних лапках.

Зверек мяукал, больше, конечно, с испугу. Ира немедленно «просыпалась», чем спасала животное от «очеловечивания», так называл эту процедуру мальчик. Когда он высказал это, Климов, усмехнувшись, проговорил: «Тогда уж обожествления. Локи-то — бог все-таки». — «Пусть сначала очеловечится, а уж потом обожествляется», — не согласился Славик. После второй попытки сделать из котенка послушного двуногого Ирина реквизировала Локи, и Славик принялся играть с рогом Маккоя. Для чего последний использовал его, было не вполне понятно.

«Может, Бладэкс хранил в роге порох? Вряд ли, в ту пору уже вовсю пользовались патронами с латунными гильзами… — не раз гадал Климов. Сейчас его вдруг осенило: — Викинги, вот кто! Они пили из таких вот… хм… такой посуды»

Еще в Москве, после обнаружения рога, Славик засунул в него руку и заявил:

— Там что-то лежит.

Убедиться в правоте мальчика взрослые не смогли, даже тонкая рука Ирины и та не пролезала в узкое отверстие, не говоря уж о ладони Климова, ему, грубо говоря, не стоило и соваться. Славику удавалось запихнуть руку достаточно далеко, чтобы дотянуться до предмета, спрятанного в недрах рога. Однако ни вытащить, ни даже определить, что это, он не мог.

— Наверное, та штуковина, которую Локи подарил Сигвальду, — пошутил тогда Климов. — Глаз Одина. Послушайтесь старика Климова, ребята, не открывайте ящик Пандоры.

Славик предпринял несколько тайных и безрезультатных попыток добыть спрятанное в роге. Мальчику хотелось сделать это хотя бы для того, чтобы убедиться — настоящий Глаз Одина у него.

Кусок зеленого стекла был, разумеется продемонстрирован Климову сразу после обнаружения секиры и незамедлительного признания в Александре Того.

Итак, в Кашине весной почти и не пахло…

Город был известен уже во времена нашествия Бату-хана. К началу процесса превращения Залесской Руси в Великую Россию и сопутствовавшей тому отчаянной, почти двухвековой борьбы за верховную власть в ней между сильной и гордой Тверью и хитрой и раболепной Москвой князья кашинские, как правило, близкие родственники «братьев старших» великих князей тверских, не раз активно помогали войскам московлян. Поступали они так не вследствие пламенной любви к дому Калиты, а исключительно в целях достижения собственных выгод и еще больше из желания насолить наследниками Михайлы Святого [25] Михаил Ярославин — князь тверской, великий князь владимирский (1304–1318 гг.). Казнен в Орде ханом Узбеком благодаря интригам москвичей. .

Скоро, однако, не стало ни великого княжества Тверского, ни княжества Кашинского, утвердилось царство Московское, потом империя, потом республика…

Тут, уже на памяти наших дедов, Кашину еще раз удалось подгадить Твери: именно на территории его района, в селе Верхняя Троица, осчастливил мир появлением на свет будущий всесоюзный староста и шут красного монарха, царя Иосифа, Михаил Иванович Калинин.

История повторяется и ничему не учит нас. Подобно тому, как рабы татарского царя вырвали сердце из груди Михаила Святого, а Иван Калита отнял у ограбленных и разоренных тверичей их гордость — звонкоголосый колокол в четырнадцатом, Иван Грозный с опричниками перебил лучших людей города в шестнадцатом, так же и в двадцатом веке Тверь (будто все мстила соперница Москва) лишили имени, а на месте гробницы Михаила Святого поставили памятник уроженцу Верхней Троицы…