Анна Нимова - История зеркала. Две рукописи и два письма

– Я так и не поняла, что тебя смутило.

– Почему ты приходишь в церковь, когда меня там нет?

– Мы никогда не договаривались, в какие дни ты есть или нет… Я прихожу, когда могу, и надеюсь тебя там встретить.

Никакой лживости в словах её не заметил, напротив, всё она сказала искренне.

– Я приходила несколько раз, хотя тебя не встречала, но что с того?

Ранним утром мы возвращались из аббатства, и на сей раз не я уводил Ноэль дорогой к её дому, а она трогательно вызвалась проводить меня до улицы Рейн. Старые улочки вблизи Сент-Антуан не все мне известны, но ближе их нет в моей жизни. Хотя не родился на них и толком не жил, а вот считаю себя их частью. Они словно питали меня, эти улицы, сонные и затуманенные по утрам, их закрытые двери и ставни, присыпанные в тот час налетом инея, оттого казавшиеся поседевшими. Пока мы шли, воздух медленно бледнел, но на солнце не приходилось рассчитывать: уже заметно, как небо затянуто сплошным, без просветов, облаком. Пройдет не меньше четырех недель, прежде чем облако прорвется, поднимется выше, и с обнажившейся его части польется вода и пропитает землю, и запах талой земли начнет будоражить её обитателей.

– А как ты познакомилась с Ансельми?

– Я не знакомилась, – просто сказала она. – Он сам ко мне подошел. Подошел и спросил: верно, что меня зовут Ноэль, откуда такое имя… Я должна была промолчать, по-твоему?

– Нет, – вынужденно признал я и добавил: – Но ты с ним разговаривала и потом?

– Когда тебя не было, иногда мы разговаривали.

– Было о чем говорить?

– Он со мной говорит, а не я с ним, Корнелиус.

– Он говорит с тобой, потому что ты не против, – заметил я.

– Хорошо, – она устало отвернулась. – Если ещё раз такое случится, скажусь больной и откажусь от разговора.

Так мы прошли через ту размолвку, первую и единственную в отношениях, и, казалось, мир наш восстановлен. Но, восстановленный, он отличался от прежнего: что-то в нём появилось или утратилось, словом, изменилось, и не в лучшую сторону. Ноэль терпеливо выносила мои расспросы, сказал бы, с покорностью, с которой женщины говорят о причудах мужчин, мало им понятных, ибо нет большего различия, чем между мужским началом и женским. Но всё мне казалось: остается что-то несказанным, а как спросить, чтобы не задеть, и ответ бы пришел исчерпывающий, я не знал. И чуть не вызвал новую обиду.

– Ты говорила с ним про меня, что-нибудь рассказывала?

Глаза её потемнели.

– Не думала, что ты обо мне так подумаешь.

Я бы спросил опять: О чем же вы тогда говорите, – вопрос этот прямо вертелся, как говорил Пьетро, лукавый тянул за язык, но понимал: приведет он к большей неловкости. А надо было сказать: Ноэль, Ноэль, не сомневаюсь в тебе, а если ты и проговорилась ему о чем-то, не стоит скрывать того – уверен, что хотела ты лучшего. Но теперь я могу так сказать, а когда пошел пятнадцатый год от рождения, до такого, пожалуй, не додуматься. Так и не добился, остался со своими догадками.

В церкви в тот день я не удержался и подозрительно приглядывал за Ансельми, он тоже явился и вел себя совершенно спокойно. В моём присутствии он не заговаривал с Ноэль, держался с видом обычным, немного отчужденно, но по тому, как временами их взгляды пересекались, становилось понятно: они знают друг друга, и не вчера их знакомство случилось. Что-то проскальзывало в его взгляде, обращенном к девушке, глубокое, выжидающее, словно тянуло за собой – не знаю, как объяснить эту особенность. Украдкой я переводил глаза на Ноэль, он сбивал её, я чувствовал, хотя явно она ему не отвечала, не заметил такого.

И в мастерской снова смотрел на него, точнее, хватало его отражения, мелькавшего перед глазами. Но смотрел теперь умышленно. Мне претило следить за человеком, а отражение, как ни странно, вполне позволяло такое обхождение. И спрятаться в зеркале труднее, ибо отражение не смущается чужих глаз, не ждет подвоха и ведет себя естественно – не это ли имел Пьетро, когда говорил о душе, заметной в зеркале? Если не удалось сблизиться с ним самим, может, зеркало поможет добраться к Ансельми, – думал я. Ведь Ноэль не из тех женщин, которые пришлись бы ему по вкусу или позволили развлечься. Не может он не видеть, что для него простушка она бесхитростная, тогда зачем он тянется к ней, что за этим кроется…

Однако новость, с которой Марко вскоре вернулся, я никак не мог предвидеть, поистине он принес новость ошеломляющую.

– Пьетро рассказал об Ансельми?

– Нет. Да этого уже и не требуется. Я вспомнил, что о нём говорили.

Рукой Марко отвел назад волосы, за зиму они отросли, опустились ниже плеч, так что то и дело приходилось поправлять и, похоже, ему это нравилось.

– Всё крутилось в голове, никак не мог поймать, – объяснил он на мой немой вопрос. – А когда собрался заговорить с Пьетро, всплыло. Сам не ожидал.

– Вот как? – неопределенно спросил я, чувствуя, как неясная тревога снова холодит душу. – И что же?

– История смутная, если откроется полностью, не минует хорошего скандала, – загадочно отвечал он.

– Он не работал в Венеции?

– Не стоило бы мне обсуждать с тобой. Но раз уж так сложилось… Ладно, не буду мучить.

Я смотрел на него недоверчиво, но в глазах Марко стояла такая уверенность в важности происходящего, что невольно и я ей поддался.

– Твой друг… Прости, хотел сказать – Ансельми, – исправился он, заметив мой взгляд.

– Так-то лучше, Марко, – подтвердил я.

– Незадолго до моего ухода в Париж поговаривали, что сын одного из уважаемых работников цеха… Догадываешься, о ком речь? Хоть и проводит дни в молитве, как и подобает смиряющему плоть для жизни в монастыре, на самом-то деле вовсе не так уж смирен, как хочет казаться, и слабость имеет, от которой никак не может избавиться. Благодарение почтенному отцу, из уважения к нему дело заминали. А сыну всё не впрок, он и вовсе поселил у себя мальчишку по имени… – тут он выразительно посмотрел в мою сторону.

– Ансельми, – отозвался одними губами.

– Именно. А отец, вместо того, чтобы выгнать из дома обоих, хлопочет, что бы мальчишку приняли в цех…

– Кто говорил тебе об этом? – резко перебил я.

– Какая разница? Говорили… Ты же всё равно не знаешь.

– Вот именно, – возмутившись, отвечал его же словами. – Всё это – болтовня пустая. Зачем в неё веришь?

– Может, и болтовня, – как-то легко согласился Марко. – Только в цехе о мальчишке том даже слышать не хотели. А если не веришь, спроси его сам. Хотя моего слова, надеюсь, тебе предостаточно.

– Твоего слова?

– Да, – Марко сверкнул глазами. – Я его спросил.

– У Ансельми? – ахнул я.

– А что такого? Проходя мимо, спросил, был ли он в Венеции работником цеха. Не беспокойся так за него – рядом никого не было.