Родриго Кортес - Фармацевт

– Да где б он их нашёл?

– Кого?

– Друидов.

– Вот уж не знаю. Но слухи такие ходят. Может, не друидов. Может, египетских жрецов. Или ещё кого. А только дыма без огня не бывает, дружище. Мне, скажу честно, стало любопытно. Надо бы сойтись со Стэнфордом поближе. А то такая скука…»

Были и разговоры куда более серьёзные. Так, например, в закрытом для посторонних клубе Трайдуэй, признанном оплоте самых состоятельных в Англии банкиров и промышленных тузов, беседовали в конце сентября два пожилых джентльмена.

– …Да, вас верно информировали. Мне рекомендовал этого странного молодого человека мистер Ирвинг. А ему, в свою очередь, виконт Тексуорт. Да, тот самый, завзятый собачник.

– И что же? – Президент клуба Соломон Овертон, входящий в пятёрку богатейших людей империи, пристально посмотрел на своего vis-à-vis, Сэмвиэла Мейплсона, человека тоже, мягко выражаясь, не бедного. – Стэнфорд действительно помог вам?

– Пожалуй, да. Но вот затем… Его манеры! Он пытался держаться со мной совершенно на равных! Мало того, что я выписал ему чек на пять тысяч фунтов, так он ещё чуть ли не потребовал у меня рекомендацию для получения членского билета нашего клуба! При этом утверждал, что сейчас является лучшим химиком Англии, каково? Лучшим фармацевтом! Ведь совершеннейший мальчишка! Пытался пустить мне пыль в глаза, упоминал о древности своего рода и прочее…

Мейплсон, дед которого был угольщиком в Уайтчепле, а отец держал ссудную кассу, возмущённо фыркнул.

– Только молодым людям присуще так выпячивать собственные достоинства, неважно – истинные или мнимые, – поучающим тоном не сказал, а вымолвил Мейплсон. – Почему? Да потому что молодёжь не всегда уверена в том, какое место занимает в этом мире.

– А вы, значит, уверены? – спросил Соломон Овертон, стараясь скрыть насмешку.

– Я? О да! Конечно.

«Что же вы дурак-то какой?» – подумал про себя Соломон Овертон, президент клуба Трайдуэй, а вслух сказал:

– Тогда мне остаётся только позавидовать вам. Я вот такой уверенностью похвастать не могу, – и улыбнулся своей знаменитой елейной улыбочкой, от которой выражение его лица становилось редкостно глупым.

Для себя Овертон твёрдо решил, что непременно разыщет Ричарда Стэнфорда и сам предложит ему членство в клубе. А если о таком зайдёт речь, то и беспроцентную долговременную ссуду. На сумму в пределах пятидесяти тысяч. Это может стать неплохим вложением капитала.

Запах наживы мистер Овертон чуял безошибочно. Мейплсон, конечно же, чванливый и жадный глупец, но сам-то Соломон Овертон не таков!

«Мальчишка? – думалось ему. – Однако проблема у старины Сэма была совсем не детская. Посмотрим, что со временем вырастет из этого мальчишки! Он может и мне очень пригодиться. Неплохо бы его приручить. Отличный химик? Мне бы очень не помешал ручной химик и фармацевт, тем более отличный».

Благостно-туповатое выражение лица, столь присущее мистеру Овертону, было прекрасно вылепленной маской, под которой скрывалось… что?

Нехилый набор ингредиентов скрывался: острый как бритва ум, дьявольская хитрость, превосходное знание людской натуры, громадный, очень специфический опыт и полное презрение к тому, что называется моральными нормами. Вот только мысль «приручить» Ричарда Стэнфорда оказалась, как выяснится несколько позже, не слишком удачной. Дорого, очень дорого обойдётся она мистеру Овертону… У Дика с моральными нормами тоже непростые отношения были!

Ричард Стэнфорд быстро становился весьма популярен в узком кругу лондонской элиты. За помощь, которую он оказывал, Дик брал дорого. Очень дорого! Его клиентуру это отнюдь не отпугивало, напротив, вызывало почтительное уважение. Раз в ход идут такие деньги, значит, всё будет сделано серьёзно, без дураков. Дик в психологии богатых людей разбирался очень неплохо!

Словом, не прошло и года со дня достопамятного разговора в «Короне и Скипетре», как Ричард Стэнфорд не только расплатился с банком по ссуде, но и утроил своё состояние. Теперь на его счету было более шестидесяти тысяч фунтов стерлингов и, что самое главное, он с лёгкостью мог заработать ещё столько же, его известность возрастала. И в начале марта девяносто четвёртого года Ричард решил: достаточно.

«Ещё одна задача выполнена, – говорил он себе, – а зарабатывание денег никогда не было моей главной жизненной целью. Тем более должен признаться: это занятие затягивает. Пора отвлечься от практической работы, пора взглянуть на основную проблему с высоты. Я хотел отправиться в путешествие? Прекрасно, теперь у меня есть такая возможность!»

Да, наверное, Стэнфорд мог бы стать выдающимся врачом! Всё, что касалось неврозов, пограничных состояний психики, фобий, навязчивых идей, он, благодаря своим уникальным природным способностям и приобретённому опыту, понимал лучше, чем кто бы то ни было из современников. И у Стэнфорда был инструментарий, позволяющий работать с организмом человека так, как не мог никто.

В двадцатом веке появилась широко распространённая, особенно среди не слишком обременённой образованием и специальными знаниями публики, точка зрения, которую проще всего выразить чисто обывательским: «Друзья! Все болезни от нервов!» Звучит несколько вульгарно, по-простецки, но содержит большую долю истины.

Так вот, Дик уже научился управлять тонкими процессами, происходящими в нервной системе. Фигурально выражаясь, он мог играть на нервах человека, как на струнах, создавая практически любые, порой весьма причудливые мелодии. Если учесть, что и вторая управляющая система организма, связанная с тонкой и сложной химией крови, с гормональной регуляцией, была доступна для воздействия его хитроумных препаратов, то выводы напрашиваются сами собой.

Но Стэнфорд вовсе не хотел становиться врачом, пусть даже и самого высокого класса. Его влекло нечто неизмеримо большее: власть над человеческой душой, а не над телом, желание делать людей лучше. И ключевое слово здесь – власть…

Тогда же, в марте, Ричард повстречал своего старого знакомого.

Поздним вечером Дик возвращался из клуба в свою квартиру на Флит-стрит. Погода была омерзительная: март, вероятно, самый противный в Лондоне месяц.

К вечеру снова пошёл дождь вперемешку с мокрым тяжёлым снегом. Редкие прохожие ёжились от холода, поднимали воротники, жались к стенам домов, прячась от пронизывающего ветра. Было очень скользко, тротуары зеркально блестели свежей наледью, в которой отражались мерцающие огни витрин и уличных фонарей.

– Ричард! Дик! Дикки!

Стэнфорд обернулся. К нему быстрым шагом подходил высокий широкоплечий мужчина в длинном пальто и меховой шотландке на голове.

– Лайонелл? Вы? Здравствуйте, Майк, я рад вас видеть!