Алексей Зубко - Сначала было весело

Короткие и волосатые, словно гусеницы, пальцы проползают по ягодице. Нинка вздрагивает, но оттолкнуть руку не решается.

Здоровяк, с хрустом разжевав леденец, пристраивается на ящике с одеждой – хлипкий пластик болезненно скрипит. Равнодушное выражение лица говорит о том, что вмешиваться в происходящее он не намерен. Участвовать тоже. Словно глазок камеры – фиксация событий, не более.

– Здесь чисто, а здесь?

Пальцы скользят по груди, сжимают сосок.

Подруга сдерживает стон. Боль, причиняемая плетью, много страшнее.

– И здесь чисто, – шепчет низкорослый садист. В его глазах появился недобрый блеск хищной похоти. – Это хорошо. Осталось только проверить укромное местечко. О нем ты позаботилась? Тщательно вымыла? Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Да, – сопротивляясь протискивающейся между ног руке сжатием коленок, едва не плачет Нинка. Воспротивиться насилию активнее она не решается. Не мне ее за это осуждать.

Некоторое время карлик интенсивно мнет промежность пальцами, то и дело засовывая их внутрь.

Опустив глаза, стою тихо, словно мышка. Очень испуганная мышка.

– Молодец. – Голос Господина Кнута несколько дрожит от возбуждения. – Можешь стать на колени и получить свою награду. Ну, я жду… На колени, я сказал!

Душа сопротивление в корне, мучитель хлестко бьет кулаком под дых.

Задохнувшись, Нинка как подкошенная падает на пол.

Я невольно вздрагиваю.

Мордоворот морщится, но молчит.

– Сколько вам можно повторять: «Послушание – вот начало всех начал»?

– И кончало всех кончал, – криво ухмыляется Петр Евгеньевич, причмокивая леденцом.

– Точно, – хохочет карлик. Плеть взлетает к своду, а затем стремительно падает вниз. Невольно вздрагиваю. На смуглой коже девушки вспухает белый V-образный след, который на глазах наливается краснотой. – Послушание и еще раз послушание.

Голос мучителя вызывает желание впиться в лицо ногтями, выцарапать глаза… вместо этого стою и дрожу. От смеси страха и стыда лицо пылает, как при высокой температуре, желудок неуместно просится наружу.

Подруга поднимается на четвереньки, словно загнанный пес, хватая воздух широко раскрытым ртом.

Перехватив плеть двумя руками, карлик крутит петлю. Оседлав Нинку, словно ковбой кобылу, набрасывает плетиво на шею и тянет на себя.

– Я приказываю – ты выполняешь. Запомнила?

– Да, – хрипит девушка. Ее лицо налилось кровью, по щекам струятся слезы.

– Вот и замечательно! – восклицает Господин Кнут. Сложив плеть, он задумчиво похлопывает обтянутой кожей рукоятью по ладони.

Нинка покачивается под весом мучителя, но держится. «Словно племянника на лошадке катает», – мелькает ассоциация, абсурдная по своей эмоциональной неуместности. Лишь нечеловеческий страх перед карликом не дает истерике прорваться наружу.

– О! – восклицает Господин Кнут, внезапно оживившись. Изогнувшись, он рукоятью плети раздвигает ягодицы Нинки и, обнаружив искомое, проталкивает ее внутрь.

– А-а!

Несчастная дергается, но мучитель, словно взаправдашний наездник, сжимает ребра коленями и хватается свободной рукой за волосы.

– Родео, – роняет надсмотрщик в камуфляже, кривя в ухмылке губы. А взгляд пустой, равнодушный. Страшный.

От рывков девушки торчащая наружу часть рукояти дергается из стороны в сторону, а кожаное плетиво хлещет по сторонам.

– Замри! – орет карлик. – Тпру!

Подруга, скуля, замирает.

От страха меня колотит дрожь. Сердце, кажется, превратилось в кусок льда. Не я, только не я.

– На чем мы остановились? – интересуется Господин Кнут, слезая с «лошадки».

Нинка смотрит на мучителя полными слез глазами и молит:

– Отпустите, пожалуйста…

– Как только закончим с приятной частью, – подмигивает карлик, сдвинув передник набок. Невольно отмечаю, что сила, приплюснувшая тело к земле, здесь проявила милосердие. И даже, я бы сказала, щедрость, словно компенсируя недостаток роста. – Это будет наградой за усвоенный урок.

Слезы двумя ручейками стекают по девичьим щекам и капают на пол. Подруга зажмуривает глаза и покоряется воле карлика.

Не в силах помочь ей, закусываю губу и фокусирую взгляд на утопающей среди айсбергов грязно-розоватой пены мочалке. Но воображение живо восполняет картину, наброском которой служат красноречивые звуки. Я не могу их не слышать.

В мыслях полный разброд. Лишь детская страшилка, звучащая под примитивный мотивчик, крутится, словно фрагмент песни на заевшей пластинке граммофона. «Я ему отдалась при луне, а он взял мои девичьи груди, и узлом завязал на спине». И, вторя пульсации адреналина в крови, стучит страшная мысль: «Если он прикажет сменить Нинку, я…» – и бессильная ярость душит, сводит живот и порождает жалость к себе.

Секунды кажутся вечностью, в каждом шорохе, в каждом вздохе чудится зарождающийся приказ: «Теперь ты!»

Но звучит хриплый стон и ленивое:

– Пошли отсюда! Обе. Куда рванула? Кнут верни.

В камеру возвращаемся как были, обнаженными. Господин Кнут довольно насвистывает, Петр Евгеньевич привычно немногословен.

– Заходи… пошли… заходи.

От стен веет холодом, но сильнее дрожать невозможно, меня так трясет от страха и нервного напряжения, что зубы клацают. Того и гляди язык откушу.

Опустившись на лежак, обнаруживаю аккуратно сложенный халат. Не новый, но чистый и, главное, махровый.

Надеваю его. Пронизывающий до костей холод отступает. А вот дрожь – нет. Равно как и страх.

Из соседней камеры доносятся придушенные всхлипы Нинки.

Но ужас перед неопределенным будущим столь силен, что промелькнувшая жалость к подруге и к себе тоже растворяется без следа. Лишь решимость выжить крепнет в груди.

– Ко мне! – отрывисто бросает карлик. Хлестко и зло, как удар плети.

Робко приближаюсь к двери. Сердце испуганной пичугой бьется в груди.

– На колени!

– Нет!

Испуганно подаюсь назад, но низкорослый садист успевает в прыжке ухватить за волосы. Рывок, вскрикнув, сгибаюсь пополам.

– На колени! – рычит карлик, взмахнув плетью. Рукоять чувствительно бьет по плечу, раздвоенный конец жалит бедро.

– Нет, нет, – со стоном опускаюсь на колени. Я понимаю, что сопротивление не спасет, лишь принесет дополнительные страдания, но пересилить себя не могу.

– Не шевелись.

Дрожа всем телом, глотаю слезы.

Из объемного кармана на переднике Господин Кнут достает черный шарф и проворно завязывает мне глаза. Невольно отмечаю, что сейчас на нем штаны.

– Можешь встать. Повязку не трогай – убью!

Поднявшись на ноги, замираю. Доносящиеся звуки рисуют картину происходящего. Шелест шагов – карлик отошел. Шаг, второй, третий…