Андрей Агафонов - Somebody to Kill

Один охранник впереди, двое сзади. На лестнице пролетом ниже толкотня — журналистов пропускают через рамку металлодетектора, заставляют открывать кофры и сумочки, придирчиво осматривают камеры, штативы. Меры безопасности приняты. Но я знаю, что сегодня все кончится.

В президиуме восседает Володин. Он не торопясь встает мне навстречу, протягивает руку, улыбается. Сверкают вспышки, щелкают затворы. Хочется пригнуться. Я иду к трибуне и вижу, как из боковой двери, там, где охрана, выходит незнакомый парень, и в руке у него определенно не фотоаппарат. Чувство небывалой легкости обдает меня, я распахиваю пиджак, чтобы ему было легче целиться, и с улыбкой делаю шаг навстречу. Аллилуйя!

Тонна ледяной воды бьет меня в голову, грудь и в плечи. Я сажусь на кровати, промокшей насквозь. Комната быстро наполняется людьми в кожаных куртках и спортивных штанах. Тяжело отдуваясь, в комнату входит Бадри. Усаживается в кресло. С ним какая–то девица в юбке мини. Примостилась на краешке кресла. Ноги белые, жирноватые.

​ — Ну, здравствуй, Олежек, — говорит Бадри. — Разговор у меня к тебе.

​ — Максим, — говорю я, пытаясь всплыть на поверхность, — в чем дело?

​ — Так разговор к вам, а не ко мне, — пожимает плечами Максим.

​ — А позвонить нельзя было? — спрашиваю я у Бадри недовольно.

​ — Нельзя было, — грустно отвечает он. — Серьезный разговор. Так что там с убийцей девочки? Скажешь мне?

​ — Нет пока новостей, Бадри. Что будет — тебе первому сообщу, ты знаешь. Это повод вламываться?

​ — Не хочешь говорить, — еще больше грустнеет Бадри. — Скрываешь от меня. Максим, может, ты расскажешь тогда?

​ — Да поздно я зашел, — говорит Максим. Слушаю его, как сквозь вату. — Она уже мертвая была.

​ — Что видел, говори.

​ — Что видел… Этот в одной рубашке был. Белой. Только жопа его жирная под рубашкой елозила. Оттащили, он невменяемый. «Она в порядке? Она в порядке?!» Сука такая, тварь, блядь! — Максим кидается на меня, но его успевают перехватить.

Я мертвею. Внутри как в компьютерной игре что–то отрывается и падает, падает вниз.

​ — Бадри…

​ — В моем доме, — тихо говорит Бадри. — В моем доме.

​ — Бадри! Не было этого! Я клянусь! Дочкой! Я не помню этого!

​ — Ты понимаешь, да, каких людей я подписал. Ты понимаешь, мы все сделали для тебя, да. А ты… не помнишь. Ой, как нехорошо… Лизонька, налей мне водички…

Девица снимается с кресла и идет на кухню. Головы братков поворачиваются за ней следом. Я опрокидываю ближайшего, бросаюсь к двери — из ярко освещенной комнаты в темный холл, там лестница, второй этаж, там пистолет.

И попадаю ногой в теплый сугроб. Лечу головой вперед. Резкая боль в глазах, слезы брызжут, как у клоуна, струями. Голова кружится. Меня поднимают, тащат обратно в комнату. Мимо трупа Магды.

А я и не вспомнил о ней.

​ — А ты не знаешь, Олег, — невозмутимо продолжает Бадри со стаканом воды в руках, — куда у меня администратор пропала на следующий день? Блондиночка такая ебливая, Светлана. Тоже не помнишь, наверное, да?

Я мотаю головой. Звезды в глазах.

​ — Не помнишь? Дома нет ее, не звонила никому. Я беспокоюсь за нее. Не беспокоиться мне?

​ — Бадри… я все исправлю… ну что мы, как дети…

​ — Как дети, говоришь. Ах ты, шакал. Шени дэда мутели шевеци. Пи–да–рас. Максим, мальчик, можно.

​ — Я перегорел, — говорит Максим, — можно я просто посмотрю.

​ — Можно, дорогой! Кузя, Рябой, берите барсука, ваш он теперь.

Двое берут меня как узел с грязным бельем и швыряют на пол. Я вижу, как у Бадри трепещут в ноздрях серые волосы. Он запускает руку под юбку Лизе. Две дегенеративные хари склоняются надо мной. Так близко, что я вижу обломки желтых клыков в их раззявленных ртах.

​ — Ну что, чушок, тебя нам отдали. Ты понял, да?

Лиза щелкает пультом от музыкального центра. Играет мое любимое — постепенно прибавляя голоса и звука — Some–body to lo–ove, some–body to LO-OVE, LO-OVE, LO-OVE!

За окнами проносится время, сгибая деревья, сбивая складками воду в бассейне, разрывая небо. Уже поздний вечер, почти ночь. Я почти ослеп, потерял голос — я не знал, что мужчина может так визжать — вижу какие–то багровые лохмотья. Подозреваю, что это мое лицо. Где–то за километр в белом кресле сидит белый Бадри, строгий, верный, справедливый, честный Бадри, неумолимый Бадри… Но нет, он милует меня. Он говорит своим псам — отойдите. Они расступаются. Музыка стихает. Свет в глазах у меня сгущается, завихряется спиралью, из вихря выглядывает смешная острая медная мордочка пули, невыносимо долго висит она у меня перед глазами, прежде чем войти с ласковым глубоким поцелуем в левый глаз, и вот взрывается моя голова, забрызгав кроссовки стоящим рядом, высунувшим языки псам Бадри.

Голые деревья, дождь. Цвета улицы — рыжий и черный. Даже плакаты «Единой России» завяли и слиняли до серого. В редакции идет планерка. На стене висит портрет президента. С тоской смотрит в окно журналист Латкин.

Девочка Женя плачет среди почти собранных чемоданов. По телевизору выступает и. о. губернатора Вячеслав Володин. Вид у Володина торжественный.

Павел Анатольевич в автосалоне почтительно внимает продавцу, демонстрирующему ему салон новой «Камри».

Егор в баре «Фредди» попивает кофе. В центре зала расточает улыбки Лиза, на груди ее табличка с надписью «Администратор».

В кабинете Серого дома раздается телефонный звонок. Старший лейтенант Бессонов берет трубку.

— Слушаю вас. Я, Бадри Автандилович. Узнал, конечно, узнал. Во сколько? Где? Буду, Бадри Автандилович. Вам спасибо, Бадри Автандилович.

В квартире Латкина звенит звонок. Он открывает. На пороге любимая. Он приваливается плечом к двери. Она что–то спрашивает. Он кивает. Она проходит мимо него в квартиру, бегло посмотрев на себя в зеркало и чуть крутанув головой.

В стремной съемной квартире на простыне леопардовой расцветки лежит с дебелой проституткой райтер Никитин.

​ — Слушай, Кристина! Кристина, блин. Какое имя смешное.

​ — Че? — проститутка переворачивается на спину.

​ — А правда, что у вас один кинотеатр на весь город?

​ — Ну, да. Мультиплекс должны были открыть в торговом центре, только его же заморозили. Фундамент поехал, кажется. Я слышала, это губернатора нашего был торговый центр, но записан на жену.

​ — То есть один кинотеатр?

​ — Ну, че пристал?

​ — И залы — Голубой и Розовый?

​ — Нет, там же ремонт был! Он вообще года три не работал. Потом «Единая Россия» отремонтировала. Там вообще все поменялось. И залы теперь по–другому называются. Вспомнила! Один теперь Вишневый, а другой Лазурный! Ну, че ты ржешь! Че ты постоянно ржешь надо мной! Ну хватит ржать, а?!