Надежда Нелидова - Бездна

Кумирша миллионов спустилась с Олимпа, ушла, не оглядываясь, с прямой спиной, с гордо поднятой головой. С гранитным камушком обиды в груди: не понятая, отверженная, униженная и оскорблённая. Барахтайтесь тут в грязи сами, без неё.

Что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца. О да: в точку, в яблочко!

Решаем, что, делая селфи, Маша произнесёт краткую хлёсткую, убийственную речь. Типа, звуковую предсмертную записку. Люмпенам и хавающему пиплу, далёкому от кухни шоу-бизнеса, должно понравиться.

О изменчивая толпа: ей только дозволь сотворить себе кумира, вознести до небес, униженно ползя и завывая, лобызая кончик его платья, потом взбеситься, со звериным рёвом, бессмысленно и беспощадно низвергнуть, яростно втоптать в грязь, свирепо разорвать на куски, сожрать живьём – чтобы спустя время изрыгнуть и вознести полупереваренные останки до небес, и поклоняться им до конца жизни, а через поколение вновь вышвырнуть из могилы, плюнуть, осквернить, нагадить, надругаться над прахом… И так до бесконечности.

Но возвращаемся к нашему плану: стало быть, последняя речь.

Прошу никого не винить, достала мерзость бытия. Увольте, милостивые судари и сударыни. О подлые времена, о низкие нравы! О мир шоу-бизнеса: чистогана и предательства, интриг и подсиживания, непотребства и самодовольного кривляния… Мир клубящихся змей и шуршащих в банке пауков! Нет ничего противнее черни, дорвавшейся до дурашных денег и славы.

Этот мир не для Маши: чистой, глубокой, голубиной одинокой души, страдающей и все эти годы скрывающей страдания. Под шиншилловым мехом, под тяжёлыми ледяными веригами впившихся в тело бриллиантов, под вшитыми килограммами силикона, – все эти годы Машино сердце болело и обливалось кровью, глядя на… на…

… – На неправедное устройство мира, – подсказала я взволнованно, прерывая Светку. – Вы наш кумир, Маша! Вы произнесёте яркую обличительную речь о бесящейся с жиру кучке элиты – и разорённой стране, о мерзопакостных великосветских тусовках – и несчастных больных детях.

О том, что вы больше не желаете продавать бессмертную душу жёлтому дьяволу и участвовать в пире посреди чумы. Вкусно есть, сладко пить, наряжаться и веселиться, когда рядом в муках умирают дети. Швырять деньги на яхты, шубы, сумки, драгоценности и дворцы, на вонючий и бессовестный пиар по телеящику, в то время как… Как…

Тут из Достоевского можно эффектно ввернуть про слезу ребёнка… Или процитировать из латыни что-нибудь: солидное, ёмкое, краткое… Как жирную точку поставить. Жеребцова подыщет цитаты: она считала, что оккультизм без латыни – что роза без запаха. Правда, Светка?

Вот, например: фактум эст фактум. Что свершилось, то свершилось. Звучит, да? Диктум эст фактум – тоже не слабо: сказано – сделано. Или: вакуум хоррэндум. Ужасающая пустота. Мощно, чего желать лучшего? Клоака максима: великая помойка – это о начинке шоу-бизнеса! Прямо мороз по коже.

Или вот ещё: абиссус абиссум инвокат. Бездна взывает к бездне. Разгадывайте, как хотите, мятущуюся загадочную Машину душу.

– А самое главное, – сквозь сияющие как бриллианты слёзы, торжественным голосом говорит растроганная Маша, – самое главное я приберегу на конец. Я скажу – да, именно! – что всё наследство, все свои драгоценности завещаю больным детям. И во всеуслышание раскрываю местонахождение тайника! Вот!

Мы со Светкой переглядываемся. О великолепная! Смотрим на Машу Дубровскую круглыми глазами, непроизвольно сложив перед грудью ладони, с благоговейным ужасом: как на святую, как на ангела, сошедшего с небес.

Мы не ослышались?! Неужели истинное милосердие не умерло? Неужели не всегда человек человеку волк (хомо хомини люпус эст), и нынче такое ещё возможно: в этом безумном, безумном, безумном, безумном мире?! Ах, какая женщина, какая женщина!

– Естественно, после съёмок придётся инсценировать ограбление, – спокойно и деловито уточняет Маша, сморкаясь в платочек. – Какие-то сволочи и негодяи успеют вскрыть тайник и унести драгоценности, предназначавшиеся детишкам… – И объясняет нашим вытянутым разочарованным лицам: – А что вы хотели?! На какие шиши мне прикажете начинать новую жизнь?!

Теперь следует тщательно обговорить способ добровольного ухода. Разумеется, никакого найденного трупа – да и откуда ему взяться?! Самое надёжное – утопление в водоёме. Аб аква силентэ кавэ. Страшись тихой воды.

Да, именно: тихая вода нам не подходит. В неподвижной воде будут искать, шарить баграми, нырять водолазы – и не найдут утопленницу. Подозрительно. Нам подавай бурную реку, стремнину, чтобы течение унесло тело несчастной – и с концами.

Решено. Маша Дубровская протягивает холёную руку, ладонью кверху. Мы со Светкой с готовностью кладём на неё свои короткопалые ладошки. Маша прихлопывает сверху правой рукой, царапнув тяжёлыми холодными камнями. Мы переводим взгляды друг на друга: красноречивее всяких пустых слов. Страшная клятва заключена.

…В десяти километрах за городом, по топографической карте отыскали такую реку, с картинно крутым обрывом. Там на самом краю рос одинокий, раскидистый, огромный – в три обхвата – тополь.

Весь пестрел надписями, изрезанный: «Твой Бананчик + Твоя Писичка = (изображено сердечко, больше похожее на пронзённую стрелой попу кверху)». «Здесь были Сигизмунд Карпович с супругой». «Забрили в армию 15.05.1985. Косой, дембельнусь – рыло начищу. Чика». И прочая проза и лирика. Не тополь – а общегородской дневник, древесный ЖЖ, народная книга отзывов и предложений.

Маша предоставила нам полную свободу действий, а сама улеглась загорать топ-лесс, благо солнышко сегодня жарило. Расстелила покрывало, намазалась кремом, прикрыла лицо шляпой.

Мы со Светкой исшныряли, изрыскали ищейками, исползали, исследовали обрыв вдоль и поперёк. Обнаружили – будто на заказ – любопытную штуку. Под самой высокой нависшей точкой обрыва чудом прилепился незаметный выступ, такой земляной козырёк, размером примерно полтора на полтора метра.

Когда-то край скалы обвалился, но корни тополя не дали ему рухнуть в бездну. Он вцепился, уцелел, ухитрился обжиться, обрасти травкой, зацвести дикой редькой и даже приютить крохотное деревце из тополиного семечка. Впрочем, и козырёк и деревце были обречены.

Висеть над бездной им оставалось недолго: козырёк порядочно размыло дождями, он держался исключительно благодаря мощным корням тополя.

Я с детства боюсь высоты: у меня прямо в животе всё холодеет и там, где солнечное сплетение, будто кто-то на кулак наматывает кишочки, а ступни в ужасе поджимаются и сами собой сворачиваются в жухлые трубочки, как осенние листики от мороза.